— Я думаю, у вас все так и было. — Наталья Сергеевна медленно повернула к нему белевшее в темноте лицо.
С руками за спиной Степан Ильич удрученно приподнялся на носки и со стуком опустился на каблуки.
— Не угадали. Все наоборот. Все!
Он подождал вопроса и в эту минуту обоюдного молчания по каким-то признакам ощутил неслышный, маслянистый, но неудержимо мощный бег теплохода по сопротивляющейся воде.
— Отец у меня был… неохота говорить. Пил. Вечно матерщина. Мать его боялась как огня, считала себя дармоедкой. Смотрела на него испуганными глазами: кормилец! А сама таскала мешки с картошкой, ходила косить за сорок километров.
Он хотел еще добавить, что мать даже болеть стеснялась и только под самый конец, когда у нее не оставалось больше сил держаться на ногах и она, накрывая к приходу отца с работы стол, уронила на пол тарелку, только тогда она махнула на все рукой, протащилась к кровати и легла, закрылась одеялом с головой. Тогда и до отца наконец дошло, что она нездорова, а ей и болеть-то уже оставалось всего ничего: меньше недели… «Ч-черт! — сморщился Степан Ильич. — Может, совсем не об этом надо сейчас говорить? Действительно, последний вечер… С чего это я? Да и кому все это интересно?» И он пожалел, что от настроения, с каким Наталья Сергеевна наклонилась к нему в ресторане за столом и с глазами, слегка шальными от шампанского, призналась: «Я, кажется, пья-аная-пья-аная…» — от всего этого легкого, праздничного настроения не осталось и следа. Сам испортил!
— А… дети? — спросила приглушенным голосом Наталья Сергеевна. — Василий Павлович сказал, что вы совсем один.
Крепко сцепив пальцы за спиной, Степан Ильич напрягся, запрокинул лицо вверх.
— Да. Был сын. Хороший парень. Погиб на фронте.
Он еще прибавил, что жену его убило в Ленинграде, при обстреле, из всей родни осталась у него лишь сестра жены, Клавдия Михайловна, старая учительница, вынесшая всю блокаду.
— И она… с вами?
— Да. Мы вместе. Больной человек. Блокада, знаете ли… Все время она начинала свои уроки вопросом: «Дети, а вы сегодня не голодны?» Пунктик! Ну, а губошлепам, конечно, смех.
Услышав знакомые нотки раздражения, Наталья Сергеевна поспешила отыскать и сжать его руку. Она уже привыкла, что подполковник вспыльчив, и часто без всякой причины.
— Они же глупые, не сердитесь, — сказала Наталья Сергеевна. — Войны не знают. А тем более блокады.
— Да. Видимо. — И Степан Ильич замолчал.
Через минуту он глянул вбок, на свою расстроенную собеседницу, и с легкой иронией проговорил:
