— Но тоже вот — не волноваться, — задумчиво проговорил Барашков. — Да как же это без волнения совсем? Человеки же! Игорька мы в армию провожали. Ну, мать плачет — понятно: баба. Но ведь и сам! Хотя, правда, держишься, но на душе-то? Да и проводили… Иногда подумаешь: как он там, что с ним? Армия же!
— Все от человека зависит! — авторитетно изрек профессор. — Есть, знаете ли, люди, у которых совершеннейший иммунитет…
— Соседа у меня возьми! — подхватил Барашков. — Девка у него растет… вот эдакенькую еще помню. А недавно выхожу я ночным делом, гляжу, а она подкатывает на такси, и не одна, а с каким-то черным. Рожа у парня как голенище! А губы — по килограмму каждая! И что ты думаешь: целуются! Тьфу ты… — Заминая едва не сорвавшееся ругательство, Василий Павлович вхолостую пошевелил губами. — Утром я к отцу, конечно, а он: «Ты, говорит, сосед, не лезь куда не надо. Это ее дело». — «Ее-то, говорю, ее, а ты-то что?» — «А мне, говорит, врачи волноваться запретили». Я и руки врозь. Да что же это делается? Или она ему чужая? Да ведь она, того и гляди, вороного суразенка в подоле притащит! Не-ет, иногда и поволноваться не мешает. Взять ремень хороший или прут…
— Уж вы, Василий Павлович! — с неудовольствием заметила Наталья Сергеевна. — Домострой какой-то.
— А как же? А как же иначе-то? Все ж таки родная кровь, не чужая.
— Ой, спорить с вами! — махнула на него расстроенная Наталья Сергеевна.
— А вы и не спорьте, — убежденно посоветовал Барашков. — Не спорьте! Зачем спорить-то?
Помешал им мелодичный медный звон: сигнал на ужин. Он разнесся по всем палубам и переходам.
— О! — провозгласил Барашков, поднимая палец.
О споре было сразу же забыто. Все друг за дружкой потянулись в ресторан.
По дороге Василий Павлович не удержался и подпихнул профессора в бок.
Идущий с дамой впереди Степан Ильич оживленно обернулся:
— Сидим, сидим мы много, товарищи! Мало двигаемся. Комфорт, самолеты, поезда… автомобили, метро…
— Телевизоры! — подхватила, смеясь, Наталья Сергеевна.
— С телевизорами этими… прямо беда! — проворчал Барашков, шлепая тапочками. — В деревне у нас раньше сектанты обретались. Название им — дырники. Народ в общем-то тихий. Соберутся, помолятся, а потом уставятся в дыру и смотрят, смотрят. Хоть раздевай их! А сейчас, я гляжу, все дырниками сделались. Уставятся в этот телевизор… хоть крыша над головой гори! А что такое телевизор, если разобраться? Дыра и дыра.
Ответом Барашкову был дружный смех. Вот за такие неожиданные, едкие суждения ему прощалось все: его манеры, его словечки.
