Я, возвратившись из «путешествий», оглядел свои владения и, вспомнив, для чего сижу в этом ящике, придвинул поближе светильник.
Первые слова я должен был подсказать моему дяде Евгению — он будет сидеть на сцене в облике механика-самоучки Кулигина. Я перечел реплику глазами, прошептал ее про себя и стал ожидать начала. За стеной будки кашлял, говорил о чем-то, шаркая ногами, уже полный зрительный зал. А спектакль не начинался. По сцене, за занавесом, ходили люди, что-то шептали, что-то уронили, а начала все еще не было…
Ну, наконец-то прозвенел последний звонок, стукнула закрываемая дверь в зал, задергался, колыхнулся занавес и, кряхтя и стеная, полез в стороны.
Я глянул на сцену и оторопел. Вместо площадки с плохо выкрашенным деревянным полом, обставленной обшарпанными стульями, передо мною был берег Волги. За широкой полосой синей воды разлеглись зеленые луга, а на обрыве стояла садовая скамейка и на ней сидели дядя Евгений и Яша Кощеев. Да нет, конечно, на скамье сидели Кулигин и Кудряш.
Я смотрел на них и осознал, что ведь они накрепко связаны со мною: ведь это я, я заранее знаю, что им надо будет делать в следующую минуту, какие слова придется км сказать. Вот сейчас я подскажу им их фразы, а они станут повторять их за мною. Но я знал не только их слова, а и чувства, и не только знал, но и разделял эти чувства. Они оказались близкими и дорогими мне людьми. Я начал подсказывать им их текст, и от фразы к фразе, от слова к слову меня все больше и больше волновала их судьба.
Нет, я не мог оставаться равнодушным подсказчиком, я все горячее и горячее шептал их реплики. Я сильнее и сильнее ненавидел безобразника Дикого, так нагло и грубо обращавшегося с людьми, зависевшими от него. Невольно шепот мой становился громче и громче. И если актеры отвечали Дикому тихо и покорно, то я им подсказывал текст язвительно, негодующе. Я отодвинул лампу в сторону и высунулся по грудь из будки. Голос мой окреп и уже явственно был слышен не только исполнителям, а и аудитории.
Впрочем, реагировали на него те и другие по-разному. Актеры все больше и больше смущались: из их помощника я становился их врагом, так как мешал их самостоятельности, навязывал им свою трактовку, свое исполнение каждой реплики. Вопреки желанию они повторяли мои интонации и вносили мою страстность в слова своих героев.
Они пытались утихомирить меня, бросали на меня то негодующие, то умоляющие взгляды. Но, не зная жалости, я продолжал свое вещание. Меня не трогали ни покашливания их, ни постукивания ногой. Закусив удила я мчался вперед и дальше по страницам книги. Едва дав возможность актеру повторить подсказанную реплику, я уже кидал ему следующую… В кулисах справа показалась голова сценариуса, испуганная, с вытаращенными глазами, слева высунулся пожарный в сияющей каске. Ему происшествие явно нравилось, и он ухмылялся во весь рот.
