с тысячью его блестящих капюшонов.
А наутро, когда просветлело, но благое солнце, ниспосылающее тысячи лучей, еще не взошло, Чандрапида поднялся и, поскольку сердце его горело желанием испытать еще не изведанное им удовольствие охоты, сел на Индраюдху и с разрешения отца отправился в лес. Его сопровождало много слонов, всадников и пеших воинов, а впереди, как бы удваивая его нетерпение, бежали ловчие с охотничьими собаками на золотых поводках — каждая величиной с осла. Ловчие были одеты в кафтаны и куртки, полосатые, как шкура старого тигра, на их головах были повязаны тюрбаны разных цветов, лица поросли густой бородой, с уха у каждого свисало по золотой серьге, чресла были туго препоясаны, икры и бедра закалены постоянным бегом, в руках они держали луки и то и дело издавали охотничий клич. В лесу под испуганные взоры лесных божеств, полузакрывших глаза при звоне его лука, Чандрапида стрелами, посланными с натянутой до самого уха тетивы и сверкающими, как лепестки распустившегося лотоса, и дротиками, насквозь пробивающими твердые, как железо, виски дикого слона, перебил множество лесных кабанов, львов, антилоп, буйволов и ланей. И не меньше зверей он поймал живыми, повязав их собственными могучими руками.
Когда же наступил полдень, он поехал домой, пустив вскачь Индраюдху, с которого непрерывным дождем, как если бы он искупался в реке, лил пот, который то и дело лязгал зубами, заставляя звенеть свой железный мундштук, с чьей повисшей вниз от усталости морды падали клочья кровавой пены, чьи бока стали влажными под шелковой попоной, в чьей гриве, словно бы в подтверждение знакомства с лесом, запутались, точно серьги, стебли травы и кисти цветов с жужжащими в них пчелами. Красоту Чандрапиды как бы удваивала его кольчуга, мокрая от пота и крови убитых им животных. В суматохе погони он потерял хранителя своего зонта, и теперь зонтом, защищающим от солнечного зноя, служила ему только ветка со свежими листьями. Покрытый пыльцой всевозможных цветов, он казался самим воплощением весны. На лбу его, сером от пыли из-под копыт лошадей, ясно видны были дорожки, оставленные каплями пота. Его пешие слуги далеко отстали, не было никого впереди него, и он скакал лишь с несколькими царевичами на быстрых конях и вспоминал о превратностях охоты: «Вот это был лев, вот это буйвол, вот это антилопа, вот это лань!»
Сойдя с коня, он сел в кресло, тотчас же принесенное встретившими его слугами, снял кольчугу и платье, предназначенное для верховой езды, и, нежась под ветерком реющих над ним опахал, немного отдохнул. Затем он пошел в купальню, где стояли сотни серебряных и золотых кувшинов с водою, а посреди них — золотая ванна. Когда он закончил купание, ему вытерли тело чистыми простынями, повязали на голову шелковый тюрбан, надели платье, и, помолившись богам, он проследовал в комнату для туалета. Там присланные царем дворцовые слуги во главе со старшим привратником, рабыни Виласавати под водительством Кулавардханы и служанки гарема, которых отрядили жены и наложницы Тарапиды, поднесли ему благовонные мази, венки, одежду и всевозможные украшения, сложенные в ларцы. Взяв все это в должном порядке, он сначала своими руками натер мазью Вайшампаяну, затем совершил собственный туалет и, раздав по заслугам каждому, кто был рядом, венки и мази, одежду и украшения, направился в обеденный зал, который сиял тысячами драгоценных сосудов и чаш, словно осеннее небо звездами.
