Так рассудив, Чандрапида встал с ковра, сел в кресло, и девушки, присланные Кадамбари, принялись развлекать его: они пели, играли на лютнях и тамбуринах, бросали кости, загадывали загадки, читали стихи, вели утонченную беседу, демонстрируя знание самых разных искусств. Но спустя какое-то время он вышел из павильона и, желая осмотреть парк, взобрался на вершину искусственной горки. Там его увидела Кадамбари и под предлогом, что хочет знать, не возвращается ли Махашвета, отошла от окна и с сердцем, охваченным любовью, поднялась на крышу дворца, подобно Парвати, восходящей на пик Кайласы.
Здесь в окружении нескольких служанок она постояла немного. Ее защищал от жара солнца зонт с золотой ручкой, светлый, как полный круг месяца. Ее обдувал ветерок от четырех опахал, белых, как пена. Возле ее лица, привлеченные ароматом цветов, жужжали пчелы, и казалось, что, торопясь на свидание с Чандрапидой, она, хотя и был день, по женскому обыкновению прикрыла голову темной накидкой. То прислоняя лицо к опахалам, то прижимаясь к ручке зонта, то кладя руки на плечи Тамалики, то обнимая Мадалекху, то прячась за своими служанками, то изгибая в наклоне три складки на животе, то опираясь щекой на жезл привратницы, то беря бетель дрожащей рукой и кладя его за нижнюю губку, то в шутку бросая в служанок лотосы из своих волос, а когда они пускаются бежать, делая с улыбкой несколько шагов им вслед — Кадамбари, прищурив глаза, глядела на Чандрапиду, а он — на нее. И она не замечала, как течет время. Наконец явилась привратница и сообщила ей, что вернулась Махашвета. Тогда Кадамбари сошла с крыши, и, хотя ей было не до омовения и прочих церемоний, она из уважения к Махашвете сделала все, что было положено по этикету.
Тут и Чандрапида спустился с вершины искусственной горки и, отпустив служанок Кадамбари, совершил обряд омовения, на гладком камне своего ложа вознес молитвы богу любви и завершил дневные дела вкушением пищи. Поев, он сел на плиту из изумруда, которая лежала на восточном склоне горки. Эта прекрасная плита, темно-зеленого цвета, будто оперение голубей харитала, влажная от клочьев пены с губ жевавших свою жвачку ланей, блестящая, как воды Ямуны, застывшие в страхе перед плугом Баларамы{290}, была покрыта красными пятнами лака с ног молодых женщин, усыпана, будто песком, цветочной пыльцой с окрестных лиан и служила как бы танцевальной залой для дворцовых павлинов.
Внезапно Чандрапиде показалось, что день, будто в воде, потонул в ослепительно белом сиянии, что блеск солнца будто выпит стеблями лотосов, что земля будто плавает в Молочном океане, что стороны света будто обрызганы сандаловым соком, что небо будто смазано белой мазью. И он подумал: «Неужели так быстро взошел благой месяц, повелитель холодных лучей, владыка трав? Или это дворцовые фонтаны выбросили из своих железных горл тысячи белых струй? Или, быть может, небесная Ганга, сойдя на землю, побелила ее брызгами воды, разнесенными ветром?»
