, на которых страдают разлученные пары чакравак».
В таких и подобных им разговорах коротали мы с Тараликой время, пока не пришли к тому месту, где раньше встретили Пундарику. Там я захотела вымыть ноги, серые от пыльцы с придорожных лиан, водой лунного камня с горы Кайласы, который растопили лучи восходящего месяца, как вдруг услышала мужской плач, хотя и заглушенный далью, но все же ясно доносящийся с западного берега озера — оттуда, где должен был быть Пундарика. Уже прежде я была напугана дурной приметой — у меня начал дергаться правый глаз, а теперь мое сердце заныло в тревоге сильнее, предвещая новую беду. «Таралика, что это?» — воскликнула я в ужасе и, дрожа всем телом, бросилась на звуки плача.
Вскоре я узнала голос Капинджалы. Полный отчаяния, он в тишине полуночи был слышен издалека: «Увы, я пропал, я изничтожен, я предан! Что за несчастье! Как же это случилось? Я гибну. Демон любви, свирепый, жестокий, бесстыдный, какое злодейство ты учинил! О злая, безжалостная, надменная Махашвета, что дурного он тебе сделал? О злой, жестокий, низкий месяц, ты получил что хотел! О свирепый, лютый южный ветер, ты исполнил свое желание, дуй теперь куда хочешь! О благородный Шветакету, ты так любил своего сына и еще не знаешь, что осиротел! О добродетель, ты лишилась своей опоры! О покаяние, ты беззащитно! О мудрость, ты стала вдовой! О правда, ты потеряла господина! О мир богов, ты пуст! Друг, подожди, я последую за тобою, я ни на миг не хочу оставаться один без тебя. Как же ты так сразу ушел и покинул меня, будто я тебе незнаком и не знался с тобою прежде? Откуда такая суровость? Скажи, куда мне идти без тебя, кого молить о помощи, где искать прибежища? Я ослеп, для меня опустели стороны света, бессмысленна жизнь, бесцельно подвижничество, злосчастен мир. С кем рядом я буду странствовать, с кем говорить? Встань, ответь мне: где твоя дружба, где твои беседы со мной, которые ты всегда начинал с улыбки?»
Услышав, хотя я была далеко, эти и другие стенания Капинджалы, я едва не лишилась жизни и, испустив пронзительный вопль, разрывая в клочья платье о прибрежные лианы, не обращая внимания, ровная ли впереди дорога или кочки, спотыкаясь на каждом шагу, но словно бы кем-то поддерживаемая, я пустилась бежать вдоль озера так быстро, как только могла. И вот, несчастная, я увидела Пундарику, которого только что покинула жизнь.
Он лежал вблизи берега озера на лунном камне, из которого сочилась прохладная влага и поверх которого было постлано ложе из мягких стеблей лотосов, лилий и других всевозможных цветов, казавшихся цветочными стрелами бога любви. Совсем неподвижный, он словно бы прислушивался к звуку моих шагов. Казалось, что он глубоко заснул, почувствовав облегчение, когда гнев на мое промедление охладил снедающий его любовный жар. Казалось, что, раскаиваясь в своем душевном разладе, он принял обет покаяния и удерживает дыхание. Казалось, что своими губами, пылающими ярче огня, он шепчет: «Из-за тебя я в такой беде». Казалось, что от его рук, сложенных на сожженном огнем любви сердце, исходит не блеск ногтей, но сияние лунных лучей, которые пронзили его спину, когда юн, враждуя с месяцем, отвернул от него свое лицо. Казалось, что его лоб, в пятнах бледной, высохшей сандаловой мази, помечен знаком Маданы, принявшего вид луны, возвестившей его гибель. Казалось, что жизнь оставила его, придя в раздражение от мысли: «Другая тебе дороже, чем я». Казалось, что по собственной воле он отринул жизнь с ее страданиями и утрата сознания была для него радостью. Казалось, что он погружен в размышления о таинстве любви или упражняется в особом роде искусства задержки дыхания. Казалось, что Кама, позволив мне свидеться с ним, в награду взял себе его жизнь. Казалось, что, заклиная богов о встрече со мною, он принял на себя обет любви:
