Когда я вышла из воды, увести меня домой моим подругам и матери стоило не меньших усилий, чем заставить реку течь вспять, и по дороге к дому я думала только о Пундарике. Возвратившись во дворец, я прошла в девичьи покои, и с этого момента в горе от разлуки с Пундарикой уже не понимала, вернулась я или все еще рядом с ним, одна или окружена людьми, молчу или разговариваю, бодрствую или сплю, плачу или смеюсь, несчастна я или счастлива, больна или влюблена, беда случилась со мною или радость, день сейчас или ночь, что хорошо, а что плохо. Не сведущая в искусстве любви, я не знала, куда идти, что делать, кого повидать, о чем говорить, с кем поделиться, где искать утешения. Я просто поднялась в свою комнату во дворце, отпустила подруг, заперла дверь, чтобы никто из слуг не мог войти, и одна, позабыв о всех делах, долго стояла, прислонив голову к хрустальному стеклу окна. Я неотрывно глядела в ту сторону, где встретила Пундарику, и сторона эта казалась мне охваченной сиянием, или же выложенной драгоценными каменьями, или залитой океаном амриты, или украшенной пламенем восхода полной луны. Я словно бы желала расспросить о нем ветер, веющий от Аччходы, запахи лесных цветов, звонкое пение птиц. Я завидовала тяготам подвижничества, которые были ему дороги, и готова была принять обет молчания, лишь бы он был ему приятен. Пристрастие, порожденное любовью, заставляло меня приписывать платью аскета благородство, лишь потому что он носил такое платье, юности — очарование, лишь потому что он был молод, цветам Париджаты — прелесть, лишь потому что они его украшали, миру богов — величие, лишь потому что он жил в этом мире, богу любви — всесилие, лишь потому что была всесильна его красота. Хотя он и был далеко, я тянулась к нему лицом, как лотос тянется к солнцу, волна морского прибоя — к луне, павлин — к туче{253}. Все так же на шее моей висели его четки, словно талисман, оберегая меня от смерти из-за горя разлуки. Все так же льнула к моему уху кисть цветов Париджаты, словно нашептывая мне его тайны. Все так же, словно бы вспоминая о блаженстве касания его руки, топорщились волоски на моих щеках, похожие на хрупкие лепестки цветов кадамбы, заложенных за уши.
Есть у меня хранительница ларца с бетелем по имени Таралика, которая вместе со мной ходила купаться на озеро. Когда я стояла у окна, она долго на меня смотрела издали, а потом приблизилась и почтительно сказала: «Царевна, когда, возвращаясь от озера Аччходы, я проходила через густую рощу лиан, ко мне подошел один из двух похожих на богов молодых подвижников, которых мы встретили на берегу, — тот, кто отдал царевне кисть цветов с небесного дерева, — и очень осторожно, стараясь, чтобы не заметил его спутник, стал спрашивать о тебе: „Милая, кто эта девушка, чья она дочь, как ее зовут и куда она идет?“ Я отвечала: „Она дочь апсары Гаури, рожденной от лучей божественного месяца, и царя гандхарвов Хансы, на чьих ногах ногти отполированы драгоценными зубьями корон его родичей, чьи могучие плечи покрыты узорами краски со щек женщин-гандхарвов, льнущих к нему в любовном томлении, чьим троном служит подобная лотосу рука Лакшми
