— Погиб боец из моего взвода и вот никак не выходит у меня из головы, — признался Георгий. — Был он физически слабым и боязливым… Считаю, в том есть и моя доля вины. Не смог заставить его до седьмого пота подниматься на турнике и заниматься приемами штыкового боя. Он частенько увиливал от физподготовки, а я смотрел на это сквозь пальцы…
— Вы сделали правильный вывод: за любое послабление в учебе приходится расплачиваться кровью, а то и самой жизнью. Надо жалеть бойцов не снисходительностью, а высокой требовательностью…
Беседуя с Поликарповым, Георгий все время ловил себя на мысли, что ему легко говорить с этим малознакомым человеком. Он охотно отвечал на расспросы комиссара о своей доармейской жизни, о семье, о родителях, с неожиданным для себя красноречием рассказывал о своих учениках, о своей мечте продолжать учебу в педвузе.
Разговор их прервала палатная сестра: в числе других раненых Губкин должен был эвакуироваться на другой берег Волги. Он тепло простился с комиссаром и вышел на улицу.
С Волги дул легкий, прохладный ветерок. Впереди, на опушке березовой рощи, раскинулась зеленая поляна. Так хотелось побродить по ней, посидеть под кронами деревьев.
Эти места фашисты часто бомбили. Но даже когда стояла тишина, птичьих голосов не раздавалось — птицы будто отвыкли петь на войне.
На пристани мелькнула знакомая фигура Образцова. Губкин окликнул его, и тот торопливо подошел.
— Наш катер сейчас отходит, товарищ лейтенант, — сообщил он, — встретимся на том берегу…
Раненых перевозили на катерах и на баржах, идущих с интервалом метров двести: в небе часто появлялись «юнкерсы» и бомбили суда. Заметили они и катер, на котором плыл Георгий. Лейтенант сидел на палубе, когда в небе появилась тройка бомбардировщиков со свастикой на борту и спикировала на катер. Одна из бомб упала совсем близко, и катер перевернулся.
Санинструктор, сопровождавший раненых и чудом оставшийся в живых, недосчитался многих, в том числе и Губкина, которого течением отнесло далеко вниз. На родину лейтенанта в Семидомку пошла похоронка.
Лейтенант Губкин между тем, подобранный артиллеристами, был доставлен в медсанбат, а оттуда эвакуирован в госпиталь, в Саратов. После долгих маршей и бессонных ночей в траншеях с сыпучим песком в приволжских степях Георгий испытал особое блаженство, ложась в чистую постель. Люди в белоснежных халатах казались ему добрыми волшебниками. Особенно запомнилась девушка лет девятнадцати, нежная и стройная, как березка, старшая медсестра. Она подсаживалась то к одному, то к другому раненому и участливым словом облегчала боль. Это была Муза Собкова. Ее сияющее лицо красили большие голубые глаза, немного застенчивые, но такие искренние и одухотворенные. Она заботливо перевязала и рану Георгия, и от прикосновения ее рук боль сразу утихла. Впервые в эту ночь Георгий спал крепким безмятежным сном. Проснулся он, когда солнце поднялось уже высоко и заливало своим светом всю палату. Рядом на соседней койке кто-то стонал.
