Ночью опять взвыла пурга. Днем мы не высовываем носа.
Палатка дрожит.
Порой от свиста ветра и плеска снега снаружи кажется, что нас давно сорвало с Земли и мы несемся уже среди неведомых планет. И только визг вертушки возвращает нас на Землю.
В первый день пурги Александр Дмитриевич был еще болен и, лежа в мешке, бормотал время от времени: «Вьются тучи, мчатся тучи…»
На второй день под вечер, когда обо всем было переговорено, нашла на всех зеленая тоска.
Мы сидели без огня, экономили последний огарок. Уже не видели друг друга.
Вдруг Пайшамбе затягивает своим детским голосом:
— О… о!.. О-о!..
Это «о-о» поднимается, растет волной и сменяется каким-то мягким:
— Чи… ми-миии…
И снова:
— О-о-о!..
Из этого растущего, тоскующего «О-о-о!» вдруг выплывает звучное:
— Джохннамо-о-о… И опять:
— О-о!.. Чи… ми — миии…
Он поет тихо и все об одном и том же; из грустного плача рождается и гаснет одно слово, печальное и звонкое: «Джохннамо».
Нас поднимает и кружит над миром это пение о несбыточном. Кто поет? Наш Пайшамбе, или горы, или лед, или эта тьма?
Пайшамбе замечает, что мы слушаем, и смолкает.
— О чем ты пел, Пайшамбе? — спрашивает Лиля.
— Так… песня…
— Ну о чем?
— О Джохннамо.
— А что это — Джохннамо?
Пайшамбе молчит и начинает возиться, что-то искать в мешке.
— Красивое слово… Джохннамо! Может, это имя? — спрашивает Лиля.
Пайшамбе перестает возиться и, как эхо, повторяет:
— Имья.
Он, наверно, вспоминает свою Джохннамо, зеленый дым весеннего орешника над плоскими крышами кишлака, тягучий запах нагретого солнцем кизяка, и ее темный, поблескивающий взгляд, и потертое серебро монет в ее иссиня-черных косах…
Академик, Мика и Лиля молчат: тоже, поди, вспоминают своих Джохннамо. Только я не вспоминаю. Моя Джохннамо рядом, но она не знает об этом…
— А что значит «Джохннамо»? — спрашивает Мика.
— «Джохннамо» значит «зеркало». Нет… нет… не такое зеркало… как всегда. Это такое зеркало, в котором видишь все кругом… зеркало… как душа… видишь весь мир!
— Страшно любопытно! — воскликнул Александр Дмитриевич. — Это же поэзия, синьор поэт. Чувствуете? Кстати, вы положили на меня свои ноги.
— Ну а точно, если перевести одним словом, как это будет? — спрашивает Мика и подбирает ноги.
— Точно? — Пайшамбе задумывается и вдруг объявляет: — Ну, вроде телевизор!
Мы все смеемся, но академик ворчит:
— Экой вы какой!.. Все вам переводи… Лучше запишите прекрасное имя Джохннамо в свою книжечку.
На следующий день мы все лежим, чтобы не тратить энергию. Вьюга яростно отпевает нас.
