...Отряд уже достиг окраины Ново-Покровского, когда впереди, метрах в ста, из калитки дома выбежал мальчишка лет двенадцати. Он был в рубашке и в холщовых штанах, заправленных в валенки. За ним, тяжело дыша, семенил хакас лет сорока, в пиджаке и опорках на босу ногу. По обеим сторонам дороги высились сугробы. И бежать можно было только по протоптанному снегу. Чтобы мужик его не поймал, мальчишка петлял из стороны в сторону. Внезапно мальчишка поскользнулся и упал. Мужик подлетел и, не дав ему подняться, принялся тузить.
— Не сметь! — крикнул Голиков, резко останавливая коня.
Вместе с командиром как вкопанный остановился весь отряд. Мужик испуганно распрямился.
— Кто вы такой? — строго спросил Голиков. — За что бьете ребенка?
Вид хакаса был нелеп. Редкая бородка. Жиденькие усы. Глаза смотрели растерянно, а рот заискивающе улыбался, обнажая желтые, прокуренные, но крупные и крепкие зубы.
— Насяльник, насяльник, — повторял хакас и кланялся.
— Отец не понимает по-русски, — чисто, почти без акцента, произнес мальчишка.
— А ты где учился русскому? — удивленно спросил Голиков.
— Ходил в школу.
— Чем твой отец занимается?
— Делает седла.
— Вы здесь живете?
— Да.
— Скажи отцу, чтобы не смел тебя бить. Это ему не при царе.
Мальчишка перевел. Хакас кивал и кланялся. Выглядел он жалким.
Отряд взял с места и въехал в Ново-Покровское. Дома здесь были поставлены вокруг небольшого, еще замерзшего озера. Но у въезда в селение была вытоптана просторная площадь. Посреди нее валялись разноцветные тряпки, грязный снег был усыпан золотистым, чистым зерном. Тут же лежала пристреленная рыжеватая собака. Стекла ближайшего дома были разбиты и заткнуты подушками.
Поняв, что это чоновцы, на площадь начали несмело выходить люди. Было их немного: трое стариков, пять или шесть женщин средних лет — в надвинутых на глаза темных платках они выглядели на один возраст — и несколько дряхлых старух. Одна стояла, согнувшись колесом и так низко опустив голову, что лица ее видно не было. Если бы ее бугристая рука не опиралась на палку, старушка бы упала.
— Граждане, — произнес Голиков, — мы приехали заступиться за вас и вернуть награбленное.
— Всю муку забрали, — пожаловалась женщина в немецкой шинели с обожженной полой. — И всю одёжу. Видите, во что вырядилась...
— А у меня коня последнего... — произнес сиплым голосом один из дедов. — А копать землю я не могу. Помирать с голоду со старухой будем.
И тут заплакала согнутая колесом старушка:
