— А я золотые монетки припасла. Чтобы похоронили по-людски. У меня ж никого нет. Одна я. А Родионов велел трясти меня, как мешок, пока я не отдала ему три золотые пятерки.
— Куда же они поскакали? — спросил Голиков.
— Я не видела, — ответила согнутая колесом старушка.
— Граждане, куда поскакали бандиты с вашей мукой, лошадьми и золотыми монетами?
Никто не ответил.
— Что же вы молчите? Мы ж хотим вам помочь!
— Я знаю! Я знаю! — раздался детский голос.
К площади бежал мальчишка, которого отец бил на дороге. Он уже был одет в облезлую меховую шапку и в полушубок со взрослого плеча с подвернутыми рукавами.
— Гявря, худо будет, — истеричным голосом предостерегла согбенная старушка.
Мальчишка растерянно остановился.
— Тебя зовут Гявря? — спросил Голиков.
— Да, но русские зовут Гаврюшка.
— Не бойся, покажи, — попросил Голиков.
Освободив правое стремя, он протянул мальчишке руку. Гаврюшка уселся впереди Голикова. Конь тронулся. Бойцы последовали за командиром.
Гаврюшка вывел отряд в чистое поле и показал на темнеющий в сторонке лес:
— Они свернули вот здесь.
— По снегу?
— Тут есть дорога. По ней возили бревна. Только ее замело... Можно, я пойду домой? — внезапно оробев, добавил мальчик и скользнул на землю.
— Да-да, — рассеянно ответил Голиков.
Мела поземка. Не было видно ни дороги, ни следов лошадей. Но Голиков не мог опять вернуться в Божьеозерное с пустыми руками. Он свернул с тракта и поехал по снежной целине. Конь тут же провалился по самое брюхо, заволновался; пытаясь выбраться из снега, нащупал копытом более прочный наст, сделал несколько торопливых шагов и снова провалился. Отряд продолжал стоять на дороге, не зная, следовать ли за командиром.
А Голиков лихорадочно думал: «Что, если мальчишка ошибся и дорога на пятьдесят метров дальше или ближе? Как же двигаться по целине?.. — И вдруг мелькнуло: — А вдруг подослан?»
В доли секунды Голиков представил, как замечательно смотрится в прорезь пулемета он сам и его тридцать семь бойцов на фоне свежевыпавшего снега.
Аркадий Петрович оглянулся. Маленького проводника на дороге уже не было. В сознании Голикова пронеслись все случаи хитрости и вероломства бандитов, о которых он слышал. И вот на четвертые сутки пребывания в Божьеозерном он позволил одурачить себя. Вернуться, пока не началась стрельба? Но Голиков вспомнил черные, с длинными ресницами глаза Гаврюшки, полные изумления, что целый отряд заступился за него. Вспомнил и то, как мальчик вздрогнул от старухиных слов: «Худо будет...» Если бы его подослали, он бы не испугался этого предостережения.
