Парнишка трусил. Глаза его рыскали слева направо, и он часто оглядывался, точно ожидая погони. Это раздражало. Голиков спросил:
— Тебя как зовут?
— Тимошей...
— Ты где, Тимоша, родился?
— Местный я. Из Саралы.
— Давно служишь?
— Второй год.
— А чего робеешь?
— Заробеешь тут. Иван Николаевич с нашим братом красноармейцем знаете что делает?
— Стреляешь ты хорошо?
— Отец с двенадцати лет белковать брал.
— Я тоже стреляю неплохо. Отобьемся.
Тимоша хмыкнул.
— Иван Николаевич засаду знаете как устраивает? Вот мы сейчас едем, а навстречу нам из леса выйдут три мужика. Встанут посреди дороги. Мы с вами, от греха подальше, повернем назад. А там уже другие мужики ружьишками поигрывают.
— И что же, мы с тобой, охотник, не прорвемся, трех каких-то мужиков не уберем?
— Какое прорвемся?! Как только мы подумаем удрать, дерево поперек нашей дороги — хрясть!
— Послушай, но ведь такую засаду нужно заранее готовить. Зачем мы с тобой Соловьеву?
— Как зачем? Да Иван Николаевич давно уже знают, что вы за человек и по какой надобности едете.
Голиков не выдержал, засмеялся.
— Да откуда он может знать? Только вчера вечером все решилось.
Тимоша обернулся и полушепотом, точно Соловьев был рядом, произнес:
— Он все видит, все слышит, и пуля его не берет.
Голиков опять засмеялся.
— Почему не берет? Он что, из камня?
— Зачем из камня? — рассудительно ответил Тимоша. — Просто заговоренный. Люди на него злые. Сколько раз в него стреляли — хоть бы царапинка. А у нас ведь все охотники. Из винчестера белке попадают в глаз...
У Голикова испортилось настроение. Появись через минуту бандиты, рассчитывать он мог только на самого себя. Но еще больше его опечалило, что в унылых Тимошиных речах он слышал отголосок того, что говорили и думали в селах.
Уже начало темнеть, когда впереди блеснула синеватым льдом огромная впадина. За ней начинались горы.
— Божье озеро, — с гордостью произнес Тимоша. — Давным-давно в нем нашли икону Божьей Матери. Икона плыла в дорогом золотом окладе и не тонула. Ее вынули из воды, а она сухая. Говорили: больной если к ней прикоснется, сразу делается здоровым.
Тимоша, натянув поводья, остановил коней возле крыльца бывшей казачьей думы. Часовой, узнав его, кивнул. Голиков, сбросив тулуп в сани, вошел в дом. В прихожей было несколько дверей. Одна оставалась приоткрытой. Голиков заглянул в нее.
При тусклом дневном свете, который лился из окна, высокий военный с жестковатым лицом торопливо собирал чемодан. На письменном столе были разложены полотенце, рубашки, чистые портянки, два куска хозяйственного мыла, жестянка из-под монпансье, пустая кобура, наган и горка патронов к нему.
