Под взглядом Хэмиша Бонда поток его извинений иссяк, как ушедший в песок ручей.
В наступившем молчании Хэмиш Бонд повернулся ко мне.
— Идем, девочка, — сказал он.
Но сам он пошел впереди. Он шел, не глядя ни вправо, ни влево, слегка припадая на правую ногу, твердо, с четкостью метронома, постукивая своей тростью по мраморному полу, и квадратная в черном сюртуке спина его удалялась по черно-белым квадратам, сливаясь с колоннами и настенными росписями.
И вот он уже далеко, и я чувствую себя одинокой, покинутой. Хотелось закричать, броситься за ним следом.
Хозяин мой уже открывал тяжелую входную дверь, когда я нагнала его.
Пока мы плыли на пароходе, я не могла избавиться от чувства тревоги, зная, что ждет меня, и, как я уже говорила, от мучительного чувства своей сопричастности. Но как не похоже было произошедшее со мной на то, что я предвкушала и чего боялась! Промелькнули, правда, в моей жизни и молодой щеголь с напомаженной головой и лоснящимся лицом, и сильная волосатая рука, по-хозяйски легшая мне на плечо. Казалось, это было выхвачено из моих ночных кошмаров. Но кошмар развеял голос Хэмиша Бонда. Развеял, чтобы тут же погрузить меня в новый кошмар, кошмар покинутости.
И все же я догнала его и сейчас поспешала за ним по залитой солнцем улице, быстро шла по banquette, чуть ли не вплотную к нему, а кругом разливалось весеннее благоухание цветущих деревьев, пахло уличными отбросами и поджаренными где-то во дворике кофейными зернами и острым запахом реки. В двух кварталах от отеля «Сент-Луис» он остановился перед воротами и, толкнув резную чугунную решетку, вошел. Он шел по саду мимо каменного колодца и каменных скамей, мимо огромных ваз, в которых росли подстриженные апельсиновые деревья, мимо увитых зеленью и цветами шпалер и стен каких-то внутренних двориков и галерей, по-прежнему сухо и отчетливо постукивая тростью по чисто выметенным каменным дорожкам. Потом мы вошли в дом, показавшийся мне сумрачным после солнечного света.
Пока я моргала, привыкая к полумраку, показалась женщина, высокая и светлокожая, с лицом, строгость которого подчеркивал бледно-голубой тюрбан. Она заговорила с Хэмишем Бондом по-французски, называя его, кажется, мсье Эмиш или что-то в этом роде. Он отвечал ей тоже по-французски, и я, непривычная к французской речи, несмотря на усердные мои занятия, плохо их понимала. Однако я уловила, что он, по-видимому, представлял меня, рассказывая, кто я такая. Лицо женщины выразило сдержанное удовлетворение, и она окинула меня острым взглядом.
