С этими словами, громко скрипя наваксенными сапогами, он направился к трапу, или как там называется лесенка наверх, на верхнюю палубу, где располагались салон и каюты. Вслед за ним я прошла через бело-золотую роскошь салона, туда, где были каюты для дам. Мистер Кэллоуэй широко распахнул дверь и вошел. Вошла и я.
— Я в тебя деньги вложил, — сказал он. — По мне, так лучше бы ехать тебе внизу, и пускай там эти кобеля попортят тебя на сотню-другую. Хлопот будет меньше.
Бросив эту фразу тоном человека щедрого и бывалого, он вышел, прикрыв за собой дверь, запер ее, после чего пошел вкусить момент наивысшего наслаждения в салоне, когда, развалившись на алом плюше под сенью улыбающихся и толстощеких, словно страдающих свинкой купидонов и лепных рогов изобилия, роняющих безобразно красные яблоки, он сунет себе за ворот салфетку и доверительным тоном станет заказывать стюарду французское фрикассе из телячьих почек и ветчину в маринаде a là viennoise[7], и «поживее, черномазый, мне кларета».
«Королева Кентукки» считалась некогда превосходным судном. Но было это давно. Сейчас же двигатель его трясся и дрожал, грозя в любую минуту рассыпаться, а когда какой-нибудь элегантный и сверкающий свежей краской гордый пароход гудел, требуя пропустить его, и проносился мимо в победных клубах черного дыма, капитан «Королевы Кентукки» не осмеливался принять вызов и подбросить в топку дров, увеличивая скорость. Но хотя фрикассе из телячьих почек больше напоминало теперь угли пожарища, а кларет смахивал на уксус, и «Королева Кентукки» не тщилась поддерживать свою былую репутацию, сохраняя королевское достоинство, достоинству мистера Кэллоуэя, как и его представлению о роскоши, она вполне соответствовала, особенно в те минуты, когда, щегольски приодевшись и положив локти на стол красного дерева, сей процветающий работорговец украдкой косился на свое отражение в зеркальном стекле бара, подымая стакан с пуншем с привычным, но таким утешительным: «За ваше здоровье, джентльмены!»
Джентльмены — ни убавить, ни прибавить!
Я же между тем лежала навзничь на своей койке в двухместной маленькой каюте, похоже, самой маленькой и грязной каюте на всем пароходе, и глядела в потолок, слушая пароходный гудок, от которого дребезжало стекло иллюминатора, а потом нетерпеливо зазвонил колокол, лопасти взбаламутили воду, судно содрогнулось, а вместе с ним содрогнулись и койка, и я сама, и «Королева Кентукки» вышла на фарватер.
