Озадаченная этим чувством, его новизной, я, почти забыв о присутствии Сета, лихорадочно спрашивала себя: Что это? Что? И тут же поняла, что это жалость. В прошлом я не раз испытывала жалость или думала, что испытываю ее. Но сейчас все было иначе: впервые в тот безвозвратный и страшный миг я пережила эту сокрушительную радость — пожалеть кого-то.
Я поймала себя на том, что без всякого стеснения разглядываю его лицо, вижу, как подергиваются его губы и судорожно ходит кадык на шее.
На самом-то деле с момента моего появления в гостиной прошло всего ничего, но время это казалось долгим, настолько насыщено оно было переживаниями, оттенками и полутонами нарождавшегося чувства. Вот кадык его внезапно прекратил свое судорожное движение, и я услышала голос, такой же холодно-отстраненный, как накануне, голос — воспоминание о том льдинкой сверкнувшем вечере, его истинная суть и выражение этой сути.
Он говорил:
— Я пришел не для того, чтобы извиняться или отступать.
— Да сэр, — сказала я и сама услышала собственный голос, тоненький и кроткий, и увидела белый пар от моего дыхания в этой промозглой ледяной комнате. Однако кротости в себе я не чувствовала, а, наоборот, чувствовала себя вдруг повзрослевшей и умудренной опытом. Мне ничего не стоило даже протянуть к нему руку и убрать с его лба этот нелепый мокрый завиток.
— Если ваш отец то, что называется добрый хозяин, то тем он опаснее.
— Он хочет всем добра, — сказала я.
Оставив без внимания мои слова, он продолжал:
— Добрый хозяин — это худший враг справедливости. Снисходительность лишь крепит оковы. Привязанность губит и развращает. Доброта — это искушение… — Он глядел поверх меня, куда-то мимо, и голос его стал звучнее. Но внезапно он оборвал свою речь, и взгляд его, опустившись, остановился на мне. — Мне незачем говорить вам то, что вы и без меня знаете, — сказал он. — Я пришел лишь сказать, что, обидев вас вчера вечером, я сделал это не из злорадства. Мне и самому это было крайне огорчительно, и, вернувшись домой, я долго мерил шагами комнату в полном смятении.
— О ничего, ничего, все в порядке, — сказала я. И мне действительно показалось, что все в порядке. Отец был где-то далеко и, добрый или злой, не имел никакого отношения к этой странной и чудесной минуте.
— Но я знал, что смятение — это слабость, и молился, чтобы преодолеть его. Молитва моя была услышана, и Господь даровал мне то, о чем я просил его. То, что знал я умом, стало непреложностью чувства. Я вновь уверился, что личность, человек — это ничто, что вы, юная девушка Аманта Старр — ничто, а Истина — это все. Если мое напоминание об Истине принесло вам горе, то это потому, что вы погрязли в заблуждении, потому что…
