К вечеру того же дня в дверь ко мне постучала миссис Терпин. Ко мне гость, объявила она, глядя на меня во все глаза с почтительным любопытством. На лестнице она не выдержала и с плохо скрытым благоговейным изумлением шепнула:
— Это мистер Партон! Знаете, Сет Партон!
Выражение ее лица ясно свидетельствовало о том, что мир перевернулся и виной тому — я. Сет Партон пришел навестить меня, меня, еще нетвердую в вере девочку, приехавшую издалека, девочку, чья душа если и имела шансы на спасение, то самые ничтожные. Я должным образом оценила и невероятность происшедшего, и честь, мне оказанную.
— Ты хоть знаешь, что ему надо? — спросила миссис Терпин.
Покачав головой, я спустилась по лестнице в холодную чопорность гостиной.
Он стоял среди набитых конским волосом стульев, гордый и сконфуженный, левая рука его теребила шарф, и концы шарфа свисали с его пальцев, правая же рука была чуть согнута в локте, и большие красные пальцы, обветренные, с натруженными разбитыми суставами касались семейной Библии, лежавшей на самом удобном для чтения месте — в центре комнаты на мраморной столешнице стола ореховой древесины. Бедные потрескавшиеся башмаки стояли рядышком, неотвратимо, как возмездие, врытые в красный ковер миссис Терпин.
Войдя в комнату и мельком увидев эту фигуру, я тут же потупилась, уставилась в пол, на его башмаки. Лишь потом медленно и робко я подняла взгляд к его лицу. По лицу этому стекали какие-то мокрые струйки, и я поначалу решила, что это пот, хотя в гостиной, которой редко пользовались, стоял дикий холод. Потом я увидела на выношенном сюртуке снег и поняла, что мокрые струйки на его лице — от таявшего на волосах снега. Украдкой я бросила взгляд в окно. Да, там действительно пошел снег.
Я знала о незыблемой добродетельности Сета Партона, о том, что каждый пенни сверх положенного на скудную еду он отдавал на проповедь Слова Божьего, о том, что, экономя на свечах, он чинил одежду при свете камина, принимаясь за это глубокой ночью, когда переделаны все уроки и прочтены все молитвы. Я знала и то, что ни летом, ни зимой он не носил головного убора, подставляя буйную свою голову всем превратностям погоды, и что только жестокий буран мог заставить его помимо куска шарфа укутать плечи еще чем-то наподобие самодельной пелерины, сооруженной из старого половика и державшейся на каких-то завязках его собственного изобретения.
Глядя на его припорошенные мокрым снегом и оттого казавшиеся еще темнее волосы, я испытывала чувство, близкое к благоговению, пока вдруг прядь, совсем мокрая и прилипшая ко лбу, что произошло, конечно, от небрежности, показалась мне нелепым, но кокетливо выпущенным на лоб завитком, и благоговение мое вмиг растаяло, как таял снег на его волосах, обернувшись волной нежности, совершенно поглотившей меня.
