Холмистые окрестности Томска великолепны, и когда я после стольких лет, проведенных в унылом болотном крае, отправился в лес, что расположен справа от Дзержинки, увидел могучие ели, кедры и сосны, услышал звук бьющего ключа, на сердце у меня стало так тепло, что на какое-то время я забыл свое горе. Но потом вдруг ко мне пришло осознание вопиющего противоречия между священной чистотой природы и уродливой действительностью, в которой я пребывал. И лес показался мне засохшим.
Мне был выдан ордер, по которому я был назначен инженером на обувную фабрику. Однако было сильным преувеличением называть это предприятие «обувной фабрикой», поскольку изготавливали там обычные домашние тапочки, которые вдобавок имели слишком длинную и узкую форму и потому вряд ли могли подходить для обычных, нормальных ног. Производство брака отнюдь не ограничивалось одной фабрикой в Дзержинке:
«Нелепые концепции о том, что следует понимать под рационализацией производственного процесса, приводили к постоянному ухудшению качества потребительских товаров. Существовало множество предприятий, которые годами и десятилетиями выпускали бракованную продукцию, которую никто не покупал. Политбюро приняло решение о необходимости закрытия таких предприятий, выпускающих неходовой товар. В качестве примера хочется привести попытку закрытия обувной фабрики в Свердловске. В течение пятнадцати лет там производилась обувь столь низкого качества, что торговля отказывалась принимать поставки, вследствие чего всю продукцию, минуя магазины, отправляли на свалку. Однако же при обсуждении предложения о закрытии данного предприятия в Политбюро случилось неожиданное. Член Политбюро Кириленко высказал возражение: „Как мы, товарищи, можем так поступать с рабочим классом? Если наша техническая интеллигенция плохо делает свою работу, почему рабочие должны страдать?“ Это был жирный гвоздь в крышку гроба. Никто и никогда больше не вспоминал спорное постановление, и приостановленное было производство брака вновь продолжилось»[56].
Я бесцельно ходил кругами по рабочему помещению и с тоской смотрел на станки допотопных времен, в которых я мало что понимал. Я был очень неуверен в себе и чувствовал себя ненужным. Рабочие смотрели на меня пытливо и, как мне показалось, насмешливо. Все это было очень неприятно, и я решил осмотреться в поисках другой работы.
Мой новый знакомый господин А., пожилой русский еврей, который в трудовой колонии руководил оркестром заключенных, проявил ко мне отеческую заботу. Когда он узнал, что я играю на фортепиано, то сказал: «Музыканты нужны везде», и пообещал мне найти работу в «зоне» — так в деревушке называли колонию. Оказалось, что в школе для несовершеннолетних преступников при колонии были вакансии на все преподавательские должности. 16 сентября 1944 года благодаря рекомендациям господина А. (позднее, когда мы оба жили уже в Томске, он до конца своей жизни мне бескорыстно помогал) школьная дирекция взяла меня на работу в качестве учителя математики, физики и черчения. В тот памятный день произошел решительный поворот в моей жизни. Я приобрел профессию, которая стала делом всей моей жизни и которой я посвятил сорок лет. Учитель — это, вероятно, мое жизненное призвание. Такие мои качества, как способность к сочувствию, острый взгляд и, главное, чувство юмора, буквально предопределили для меня эту профессию.
