Как впоследствии выяснилось, от депортации в Черновице пострадали исключительно евреи: немцы — около 70 000 из советской Северной Буковины[37] — еще в 1940 году предусмотрительно были переправлены в Рейх, румыны спаслись бегством на свою прародину в начале вторжения советских войск, русинов не трогали, по-видимому, из-за их этнической принадлежности к украинцам; оставались только евреи, которые во все времена, для любых целей были подходящим материалом и всегда были в наличии.
Время от времени мы получали пополнение: железная дверь вагона с грохотом открывалась, и новая партия изгнанников попадала внутрь. Всю ночь слышались жалобы и стоны: некоторым семьям ничего не позволили с собой взять, они были в полном отчаянии и без конца рассказывали о том, как были схвачены. Другие переживали о близких родственниках, которым разными способами удалось скрыться и судьба которых была неизвестна, — увидят ли они снова друг друга? Все были взвинчены и встревожены. Снова и снова: «Что с нами будет?» Одно предположение сменяло другое.
Между тем настал день. Перед вагонами собралось множество мужчин, женщин, детей (очевидно, светобоязливые сотрудники НКВД не осмеливались при свете дня препятствовать толпе при входе на товарную станцию). Люди пришли попрощаться со своими близкими, многие принесли вещи для них. И нашим несчастным, которым не разрешили с собой ничего взять, наконец, с опозданием через маленькое окошко впихнули одежду, белье, домашнюю утварь. Считавшиеся потерянными члены семьи «нашлись» еще ночью, железная дверь громыхала, и их вталкивали к своим.
Я напряженно всматривался, выглядывая из окошка, надеясь увидеть кого-нибудь знакомого. Вижу, тетя Регина и ее дочь Селма пришли! Добрая, хорошая тетя, она проделала пешком долгий путь. Она принесла нам маленькую подушку и еще какие-то вещи, плакала. Толпа людей непрерывно тянулась вдоль вагонов, возбужденная, потрясенная, отчаявшаяся. Тут и там кричали в окна — спрашивали, кто здесь находится, не знаем ли мы, куда поместили того или другого.
Удрученно и рассеянно скользил мой взгляд по толпе. И вдруг — я не поверил своим глазам: перед нашим окошком стояли Люси и Марта!
— Люси! — закричал я, и мой голос дрогнул; я прижал свое лицо к решетке окна.
Она взглянула вверх.
— Вольфи, и ты тоже?! — закричала она, и слезы полились из ее глаз.
Мучительная пауза.
— Так лучше, Люси, — сказал я, наконец, и попытался выглядеть спокойным, но сердце у меня в груди бешено колотилось. — Возможно, я найду своего отца.
