Подсолнух и яблоки | страница 36
— Да, Моисей? — телефонным голосом спросила Уна.
В это мгновение вполне мог бы ударить гром, но вода только монотонно шумела.
— Катерина где там? — хрипло произнес солдат и утерся. — Пусть собирается, надо дальше двигаться.
И посмотрел при этом на меня. Я расправила затекшие ноги, но не вставала.
— Дальше? — я подала голос. Мосс буркнул:
— Ну, не обратно же…
Тут Уна вмешалась:
— Ты видел Симона?
Мосс не отвечал.
Мне не пришло в голову сказать: «До свидания». Уна только чуть подвинулась, освобождая проход. Снаружи в лицо ударила вода. Прощай, благая и странная Уна… прощай!
Тент в джипе протекал, капало мне как раз на колени. Мосс плюхнулся на сиденье, с хрустом повернул ключ.
— Куда теперь, Мосс?
Мосс прилип к педалям, вцепился в рычаги и баранку, — не до разговоров ему было. Чокнутый: в такую погоду, ночью…
— Где ты был? Ты видел Симона?
Джип трясло, дорога почти не просматривалась — но мне показалось, что мы едем выше, в горы, и мне опять стало страшно.
— Мосс?
— Да угомонишься ты, женщина? — прорычал он. — И так не видно тут ни хрена, и ты еще нудишь! Забудь ты о Симоне, все, как будто не было его…
Я думала, что меня уже нельзя больше напугать, но эта холодная решимость — не злость, не гнев, не раздражение — а именно что холодная решимость, как будто Симона действительно никогда не было — она меня просто оглушила.
— Куда мы едем? Да что ты молчишь!
— В Аргентину, — проронил Мосс, и я поняла, что больше спрашивать не о чем.
Мы ехали без дороги несколько часов, наверное. Остановка была в каком-то совершенно заброшенном домишке — не знаю, кто бы тут мог жить, когда мы приехали, халупа была пуста и, кажется, давно покинута. При ней был сарай, Мосс загнал туда машину, и наутро с первым светом мы ушли в горы.
Шли вдвоем, без проводника. Это был поход, о котором и говорить нет сил — лютый холод и редкий воздух, злое солнце и один раз — удивительные звезды, на которые мне не хотелось смотреть и которые казались втрое больше из-за слез, сухая еда, негреющий огонь и довольно много боли — в сбитых ногах, в изодранных пальцах, в растянутых суставах. Мы почти не разговаривали — не до разговоров мне было в этом высоком поднебесном аду, и только когда на другой стороне гор показалось в долине что-то похожее на человеческое жилье — какой-то крошечный поселок, солдат остановился и сказал:
— Аргентина. Ну, как бы сестра, прощай.
— Прощай, Моисей.
— Там миссия, — сказал он, указывая в долину. — Доминиканцы. Они примут. А там сама разберешься.