— Что ты делал в Марселе с этими евреями?
Танги замялся.
— Я должен был уехать к матери. Она в Мадриде. Я испанец.
Немец помолчал.
— Чем занималась твоя мать? Какая у нее профессия?
— Журналистка.
Теперь немец, казалось, заинтересовался:
— Политическая беженка?
— Да…
— Вы сидели во французском концлагере?
— Да.
Танги смутно чувствовал, что он говорит не то, что надо. Но немец не давал ему времени подумать. Он сыпал вопрос за вопросом, подгоняя его.
— Она уехала, чтобы бежать в Лондон?
Танги нашел в себе силы соврать.
— Нет, — ответил он.
Он почувствовал на себе пронзительный взгляд этого человека и закрыл глаза. Он со страхом ждал, будут ли его бить, и чуть не заплакал, но все же сдержался.
— Откуда ты знаешь, что она не собиралась бежать в Лондон?
— Она хотела уехать в Мексику.
— Зачем, в таком случае, она поехала в Испанию?
Танги замялся, затем пробормотал:
— Этого я не знаю… Ведь я еще ребенок…
— Да, ребенок — из молодых, да ранний! Ты, может, думаешь, что дорога на Мексику проходит через Мадрид?
— Не знаю. В Марселе ей не хотели давать визы.
Немец помолчал. Затем он сказал несколько слов по-немецки, и Танги увели вместе с другими заключенными. Их вталкивали в темный коридор. Никто не разговаривал. У красивого юноши все еще шла кровь носом, а старая бабушка по-прежнему покачивала головой.
Вскоре все они сгрудились в темном коридоре. Не хватало только Пюиделливоля. Немец-часовой чиркнул спичкой. Ее вспышка ослепила Танги. И в ту же минуту тишину прорезал громкий крик. Долгий, протяжный крик, похожий на вой собаки. Прошло две-три минуты. Танги слышал, как колотится его сердце. Ему было страшно. Он замер в ожидании следующего крика. Большим пальцем правой руки он чертил крестики у себя на ладони. «Господи, сделай, чтоб он не кричал… Господи, я боюсь!..» Только он кончил свою молитву, как раздался второй крик, затем третий, четвертый, пятый… Танги задыхался… Ему казалось, что кто-то сжимает ему горло и хочет задушить. По телу его струился пот, он чувствовал, как капли скатываются у него по ребрам. На глаза набегали слезы. Юноша, которого ударили в лицо, громко плакал. Это раздражало Танги. Он подумал, что взрослые не должны плакать на глазах у детей. Но, когда зарыдала госпожа Пюиделливоль, ему стало ее жалко, и он решил, что бывают такие минуты, когда даже взрослым позволено плакать.
А крики все звенели в тишине. Они ослабевали, замирали и раздавались вновь. Теперь они перемежались с рыданиями. Затем послышался голос Пюиделливоля, который на каталонском наречии звал свою жену. Тут она словно обезумела и бросилась к двери, ведущей из коридора в зал, где их допрашивали. Часовой поймал ее за волосы и отбросил в толпу арестованных. Она больше не жаловалась. Она беззвучно плакала и что-то бормотала еле слышным голосом…
