— Они ушли? — раздался тихий женский голос, почти шёпот.
— Ушли-ушли, — не оборачиваясь, ответил Вайнштейн. — Присядь, Юля… — посоветовал старик.
— Простудимся, — посетовала женщина, но, всё же, опустилась рядом с пенсионером на ступеньки.
— Как дела, Юля? — не отрываясь от своей трубки, поинтересовался Вайнштейн.
— Ой, Григорий Васильевич! — простонала женщина. — Как тут могут быть дела? Борюсь всё! Черти эти, постоянно приходят! Никак они меня не оставят в покое!
— Какие черти — приставы?
— Они, сукины дети! Только, уже даже без формы! Ну, как же так, Григорий Васильевич, как же так?
— Что не так, Юля?
— Они, делают вид, что и не замечают меня! Продали мой дом. Уже людей впустили. Но им меня не выжить! Это не мой кредит был, а бывшего мужа-идиота! Вот пусть с ним и разбираются! Причём тут я?
— Юля, а тебе не кажется, что нужно уйти…
— Куда, Григорий Васильевич? Ну, куда мне идти? У меня, что вилла в Испании есть, или квартира в Женеве?
— Нет, ты не поняла. «Уйти», — с несколько и иным, холодным выражением произнес последнее слово Вайнштейн.
— Куда? Григорий Васильевич, ты меня пугаешь! — с опаской посмотрела на него женщина.
— Ты до сих пор не понимаешь, что происходит, Юля? Второй год пошёл…
— Вот и я о том же! Второй год этот беспредел творится! Я уже, куда только не писала — всем плевать! Как будто и нет писем этих!
— Так может, их и нет?
— Григорий Васильевич, ты мне совсем не нравишься! — так же беспокойно, но, в то же время, участливо, вкрадчиво взглянула женщина в усталое морщинистое лицо. — Ты здоров?
— Я-то — здоров, — вздохнул Вайнштейн. — А вот ты…
— Дядя Груша? Ты чего? — недоуменно пролепетала она, видя, как Григорий Васильевич достает из внутреннего кармана пиджака раскладной походный нож.
— Видишь ли, Юленька, — вымолвил старик, раскладывая лезвие в рабочее положение, — ты сейчас многого не понимаешь. Я хочу тебе помочь.
— Григорий Васильевич, вы чего? — уже с явным страхом взвизгнула женщина и чуть отодвинулась от пенсионера, всё ещё не веря, что дедушка Груша, знакомый с самого детства, может причинить ей какой-то вред.
— Юленька, твое время уже давно пришло!
Старик резко вонзил лезвие ей под рёбра. На платье, с небольшой задержкой, будто на мгновение задумавшись, начало расползаться темно-бурое пятно. Женщина уставилась на рану, потом перевела взгляд на Вайнштейна.
— Григорий Васильевич, за что? — хрипела она.
— Просто, я люблю тебя… — грустно ответил старик, сложил лезвие, резко встал и направился к калитке.
