Пожилая женщина, лишь прикрыла глаза, чтобы сын не увидел вновь наворачивающиеся на них слезы, и повертела головой.
— Понятно, — протянул тот. — Слушай, я заходить не буду, ещё к одним ребятам сбегаю, спрошу. А где батя? — поинтересовался он.
— Заявление писать пошёл, — коротко и по существу, пояснила мать.
— Ясно. А то, я хотел пойти, чуть попозже, — признался Коля. — Ладно, мам, ты, это — не раскисай, — приобнял он старушку. — Всё будет хорошо, — хило попытался младший сын обнадёжить женщину.
Вера Кузьминична посмотрела на него, с уже проступившими в глазах слезами и молча кивнула. Николай кивнул в ответ, быстро поцеловал мать и выбежал в подъезд. Он чувствовал, как к горлу предательски подкатывает тот самый комок, который он старательно пытался проглотить всякий раз, как видел страдания близких, и был бессилен что-либо изменить.
Младший брат сел на скамейку у подъезда, достал сигарету, закурил. Ему, внезапно, пришла идея — проверить ещё одно место. То, где они с братом любили отдыхать в тёплые деньки.
Пляж, дикий пляж. Там Сергей научил его плавать. Правда, до этого шестилетний Колька, плескаясь у самого берега, проколол себе ногу так, что тринадцатилетнему брату, пришлось тащить его на плечах домой, где старшему ещё и, как следует, всыпали. Мол, не уследил — получай! Однако, даже после хорошего ремня от отца и строгого запрета матери, на то чтобы таскать братишку на речку, Сергей не мог устоять перед просьбами. А потому, братья ходили на пляж тайком, а потом рассказывали родителям, что гуляли в парке или резвились на стадионе. Мать верила, а вот отец быстро раскусил малолетних заговорщиков. Конспирация у них хромала на обе ноги. Но Владимир Иванович ничего не говорил. Лишь подмигивал, когда в очередной раз видел песок, прилипший к ногамотпрысков.
Николай улыбнулся, вспоминая те деньки, швырнул окурок в урну и двинулся к реке, где уже не было беззаботного детства, но ещё оставались надежды на что-то светлое…
* * *
За последние три дня, Сергей многому успел удивиться. Некоторые вещи и явления уже стал воспринимать не как диковинку, а как данность. Например — спать совсем не хотелось. Более того — не получалось. Он никогда не думал, каково это — не спать вовсе. За свои сорок два года он, конечно, успел побаловаться «ночной жизнью», но только жизнью… Здесь ночь другая. Не было всего того, что не давало сомкнуть глаз, так увлекая собой. Не было шумных компаний, клубов, не в меру подвыпивших девиц — ничего. Царствовали тьма и тишина, периодически рассекаемая, то воплями, то внезапным шумом, вроде хлопанья сотен птичьих крыльев или скрипом прогибающихся под весом холодного камня деревянных балок.
