Дело здесь не только в новой регуляции сексуальных практик, но в стремлении сделать их управляемыми и отделенными от всех прочих типов человеческих отношений (таких как отношения сотрудников, соавторов, учеников и учителей). Дело в осознанном стремлении к разрушению интенсивных межличностных связей, самыми интенсивными из которых являются связи, в чьей основе лежит (быть может, не всегда до конца ясный и самим их участникам) романтический контекст.
Именно полнота межчеловеческих связей[81], возникающая в рамках любого настоящего взаимодействия, несводимого к триаде формализованной работы, нетворкинга и совместного отдыха, и является настоящим врагом новой этики.
Сама возможность романтики и любви (и, добавлю, дружбы) отталкивается от преодоления или разрушения личных границ – от возможности пренебречь собственными интересами ради интересов другого, от возможности требовать желаемого внимания, возможности бытия-вместе, преобладающего над любой функциональной необходимостью, от стремления к пониманию, не требующего артикуляций и диалогов. Эта модель отношений оказывается с точки зрения новой этики неизбежно насильственной – и она действительно такова! Настоящая близость недалеко ушла от войны, в которой желание и интерес, телесность и сотворчество подчиняются сложной динамике неравновесных соотношений сил. Дружба преодолевает этику, любовь преодолевает закон – и именно поэтому они оказываются непрерывным полем боя между людьми.
Борьба с харассментом, обращенная в глубокое прошлое[82], становится войной за историю, в которой любые иррегулярные элементы поведения и прорывы аффектов, когда бы они ни происходили, оказываются вне закона, а любая ситуация диалога – словесного ли, физического – становится элементом вновь переопределяемого правового поля, в котором уже нет места живому конфликту и неотчужденным эмоциям – но есть место лишь новой, полицейской, норме.
На протяжении всей истории человечества отношения товарищей в общем деле, равно как и отношения ученика и учителя, зачастую представляли собой примеры глубочайшей интимности, построенной на диалоге и взаимопонимании, борьбе и противостоянии, насилии и сопротивлении ему.
Коллективы порой скреплялись любовью и распадались вследствие ненависти, ученики наследовали учителям или объявляли им войну – подтверждая самим фактом этой войны единство собственной истории.
Новая этика предписывает этим отношениям исчезнуть: рабочее взаимодействие подчиняется жестким нормам, превращающим сообщества людей (пусть даже и иерархически выстроенные) в ассамбляжи из автоматов, творческие работники занимают места конвейерных рабочих и солдат массовых армий, а взаимодействие между интеллектуалами ограничивается «кодами поведения» и стенами институций – даже обычная встреча вне определенной правилами обстановки, разговор на формально не связанную со служебными обязанностями тему становятся предметом непрерывного подозрения, в котором сама возможность дискомфорта одной из сторон оценивается как катастрофа
