Черносотенцы убили в Москве либерального деятеля доктора Иоллоса. Москва была взволнована этим убийством. С фабрик и заводов глухое брожение перекинулось в университеты, в гимназии и в реальные училища. Похороны Иоллоса грозили вылиться в демонстрацию, к которой призывали распространяемые листовки и прокламации. Стащив у матери желатин и сахар, мы с моим другом Ишлинским купили глицерину и в крышке от жестяной коробки с печеньем смастерили гектограф. Написав такими же чернилами призыв бросать занятия и идти всем на похороны, мы отпечатали штук пятнадцать таких «прокламаций» и пробрались в гимназию за полчаса до начала занятий. Разделив листовки, мы, дрожа от страха, побежали в разные стороны, расклеивая их на ходу гениально простым способом — плюнув на стену и прихлопнув затем листовку ладонью.
Завернув за угол «под сводами», я звонко шлепнул по первому экземпляру «прокламации» и не успел отдернуть руку, как она оказалась зажатой в костлявых клещах «Козла».
Бросив взгляд на листовку, он побледнел и буквально затрясся. Сорвав бумажку и смяв ее, он хриплым шепотом спросил меня:
— Есть еще?
Я молча вынул остальную литературу. Я знал, что меня ждет «волчий билет», то есть исключение из гимназии без права поступить в другую. «Козел» дрожащими руками совал листовки по своим карманам. Потом схватил меня за плечи и сделал страшное лицо. Но на этот раз он не играл и не лепил грозного облика. Лицо его стало страдальческим…
— Что вы сделали, что сделали… — прошептал он и, всхлипнув, слегка подтолкнул меня, — идите, идите.
Тяжело дыша и согнувшись, он побрел от меня, везя свои костлявые и немного кривые ноги…
Недоумение, с которым было встречено назначение министром просвещения генерала Глазова — бывшего военного министра, перешло в тайный ропот и недовольство, но открытые протесты еще не прорывались.
Вдруг дирекция нашей гимназии забегала и засуетилась. Министр едет в Москву и посетит нашу гимназию… Началась муштровка по всем линиям — от литературы до уроков фехтования и внешнего вида гимназистов. Проводились пробные уроки, натаскивались юные декламаторы, в актовом зале бились на рапирах в проволочных скафандрах две пары лучших фехтовальщиков…
Наконец, во двор гимназии вкатилась карета. Министр приехал. Все были выстроены в актовом зале, а часть в коридоре перед входом в зал. Мой класс стоял в коридоре. Министр шел, потряхивая жирно блестевшими золотыми макаронниками генеральских эполет, в ритм с которыми подрагивали его жирные щеки. Он странно приседал на ходу сразу обеими толстыми ногами, как бы оправляя обширные шаровары, по бокам которых пролегла полоса пурпура, перешедшая с тоги римских сенаторов на лампасы генеральских штанов.
