Вчера вечером эти фонарики поразили меня невиданными огнями. Вместе с ними горели плошки, разложенные на каменных тумбах вдоль панелей.
Сегодня стаканчики холодно поблескивали молочно-белым и темным стеклом. Железные плошки так и остались на тумбах и подернулись пленкой застывшего сала.
Откуда-то сразу, со всех сторон, площадь наполнялась людьми. Отец поставил скамью посредине площади. Сзади нас была часовня Страстного монастыря, уже сиявшая через раскрытые двери мигающими огнями свеч. Прямо против нас через дорогу на Тверском бульваре серел памятник Пушкину, около которого наша няня каждый день садилась на желтую скамью, а мы принимались готовить пирожки и котлеты из влажного красноватого песка.
Отец поставил меня на скамейку, велел никого на нее не пускать и собрался сходить за моими сестрами. Я же был занят совсем другим. Никогда еще не видал я столько торговцев с корзинами, наполненными узкими и длинными «фунтиками» из красной, синей и зеленой бумаги. Я хорошо знал, что в каждом «фунтике» хрустящие коричневые комочки зажаренного в сахаре миндаля. У старушки, торговавшей на низком стульчике около наших ворот, всегда лежало в ящике несколько таких пакетов. Получить любой из них можно было, имея только две копейки. Иногда мне приходилось ограничиваться маленькой коробочкой с вклеенным в крышку стеклышком. Под ним были уложены крошечные сахарные яички всех цветов, похожие на драже, которыми мы наполняли елочные бонбоньерки. Коробочки стоили вдвое дешевле.
Такое множество «фунтиков» я видел впервые. Кто же сможет все это купить?
Отец, проследивший за моим взглядом, молча отошел от скамьи. Я видел, как он одной рукой взял из корзины горсть пакетиков, а другой протянул серебряную монету. Я следил, как он возвращался, пробираясь через густую уже толпу, и тут только заметил, что вся наша скамейка занята стоящими на ней людьми, а я отодвинут на самый край.
Вдруг все зашумело и задвигалось. С Тверской понеслось воющее и приближающееся «ура-а-а…». Я еще вчера знал, что сегодня утром пойду с отцом «смотреть царя». От няни я знал, что «царь обедает только пирожными и шоколадом» и что он «от стула к стулу на тройке ездит».
Оттолкнув кого-то, отец вскочил на скамейку и поднял меня на руки. И было уже время. Из Тверской на площадь выливалось что-то удивительное, сверкавшее золотом, серебром, звездами, огнями драгоценных камней и горевшее на солнце переливами ярких муаровых лент, снежно-белых султанов и гроздьев колыхавшихся перьев. Все это передвигалось на прекрасных лошадях, медленно переступавших цокающими копытами и мелькавших белыми забинтованными бабками стройных ног.
