.
Они покупают билеты и заходят на качели-лодочки, такие медлительные поначалу, надо приседать и упираться ногами, чтобы раскачаться, но мало-помалу размах становится все сильнее, тяжелая лодочка взмывает, сердце екает, Света то заваливается, то нависает над долиной, видит горы с трех сторон и море с четвертой, видишь, Света, опять ритм, вжух-и-вжух, вжух-и-вжух. А давайте, дядя Жора, споем песенку про качели, знаете, «взлетая… выше…» – «летят, летят», подхватил Левченко. Дядя Жора (вжух-и-вжух), а какой день вашей жизни был самый счастливый? Мой самый счастливый день еще впереди, Света!
Здесь, просыпаясь, она слышит иногда плач другой горлицы, чем-то похожей на тогдашнюю. Но кричит она не так настойчиво и громко, как горлица ее детства, а плачущим ямбом (ку-КУ), и вслед за ним выпускает задумчивый трохей, который теряется в шелесте листьев: куу, куу. И странно бывает думать, что она пропутешествовала от горлицы к горлице, и ни одна из этих птиц не курлыкала весело, не щебетала, как положено радостным пернатым, но либо талдычила что-то одно и то же, трехсложное, в любое время дня, либо тосковала и плакала по чему-то.
А ведь в Средней Азии живет малая горлица, которая, если послушать, смеется. Дядя Жора рассказывал: иду и слышу, надо мной смеется кто-то, оглядываюсь – нет никого, думаю, почудилось, сворачиваю в другую сторону, а кто-то все смеется и смеется, наконец, вижу – птахи малые, у них, болезных, голоса такие, как будто они хохочут.
* * *
Света идет в книжный магазин по темным улицам южного города, раскинувшегося на берегу холодного океана. Гирлянды фонариков увивают пальмы, в ресторанах горит желтый свет, официант несет на подносе пиво для шумных, счастливых людей в кепках, повернутых козырьками назад. Она проходит вьетнамскую лавочку, магазин виниловых дисков, банк, кофейню, барахолку. Дойдя до магазина, она рассматривает витрину: книга о вселенной, альбом с фотографиями песочных замков, биография Мухаммеда Али, сборник «Самые красивые теннисистки».
Она заходит в длинный, больше похожий на склад, магазин, где стены и потолок выкрашены некогда белой, но давно уже посеревшей краской, серый палас укрывает пол (дырки стыдливо замаскированы разноцветными ковриками, о которые спотыкаются задумчивые покупатели), на потолке – два ряда квадратных, пронзительных неоновых ламп, от которых помещение становится синеватым. Старые книги расставлены по фанерным полкам с написанными от руки табличками: «местная история», «пьесы», «фотография». На стеллажах – пыльные давнишние бестселлеры о йоге, о политиках и об инопланетянах (маленьких, лысых, огромными зеницами взирающих на застекленную репродукцию вангоговских подсолнухов на стене).
