На рассвете Сулейман и его люди вдоль и поперек обшаривали Кедронскую долину. Они протыкали пиками кусты, стучали саблями по скале, а за их действиями наблюдали растерянные бедуины. Пастухи гнали стада на солнечные склоны холмов, из хижин выходили торговцы овощами, отправляясь на рынок, маленькие оборванцы с криками бежали за всадниками, радуясь такому утреннему развлечению.
Фыркали и лягались лошади, которых стегали хлыстом разъяренные воины. Отряд на полном скаку сбил на дороге не успевшего увернуться нищего. Конь под Сулейманом встал на дыбы. Несчастный малый, отброшенный ударом копыт, покатился по земле. Вжав голову в плечи, он с изумлением смотрел на начальника отряда, который, со всей силы ударив его плетью, пришпорил коня и понесся вперед. Остальные, не замедляя скачки, обогнули нищего и сплюнули, дабы уберечь себя от сглаза. Когда мамелюки исчезли в облаке пыли, бродяга с трудом поднялся и, обернувшись в сторону кустов, засвистел. Из зарослей вышли трое, одетые в лохмотья, и пошли ему навстречу. У них у всех, даже у Айши, головы были обвязаны длинными легкими шарфами наподобие тюрбанов.
*
Удостоверившись, что отец Поль проводит французов к нужному порту, раввин Гамлиэль решил покинуть Иерусалим как можно быстрее. Корабль, на который рассчитывал сесть Федерико, имея при себе драгоценные, опасные для Рима произведения, поднимал якорь через несколько дней. Гамлиэлю хотелось, чтобы Вийон и Колен присоединились к экспедиции. Коль скоро братство приняло решение удовлетворить требования Гийома Шартье, посланникам Людовика XI здесь делать было больше нечего.
Раввин шагал мимо виселиц, что выстроились вдоль крепостной стены Святого города напротив Дамасских ворот. Стараясь не смотреть на гнивших под солнцем повешенных, он ускорил шаги и заткнул нос. Вокруг почерневшего трупа вился рой мух. Чуть дальше, у самого подножия виселицы, вдова махала метлой, отгоняя ворон, которые отлетали и тут же снова возвращались, не желая оставлять в покое свою жертву. Гамлиэль подошел к ней и пробормотал слова молитвы, которую надлежало читать над покойником. Женщина протянула ладонь, и он положил в нее один обол. Она была молода. Полуразложившееся тело ее возлюбленного болталось на веревке, мышцы были сведены судорогой, будто он еще отбивался от палачей. Внезапно внимание раввина привлекло красное пятно, которое резко выделялось на фоне серой стены. Черты лица были уже неразличимы, в глаза бросался лишь кусок красной ткани. Из губ Гамлиэля вырвался крик отчаяния: он узнал шарф цыгана.
