Молодой человек был поражен: книготорговец демонстрировал такое знание дела! А какая самоуверенность! Тот нарядный, изысканный флорентинец, которого он знал, исчез, словно и не бывало. Но этот прикованный к постели мужчина, лишенный своих экстравагантных нарядов, с истерзанным телом, покрытым волдырями и кровоподтеками, казался таким же эффектным и ярким. Правда, по-другому. Он был более величественным, более решительным. Авиафар не смел вступить в разговор, не получив позволения. Но один вопрос не давал ему покоя. Почему Вийон мог перемещаться совершенно свободно с котомкой, на дне которой, между грязным бельем и остатками еды, лежала драгоценная рукопись?
Словно прочитав его мысли, больной наклонился к нему.
Неловко поворачиваясь в подушках, стеснявших его движения, он, покашливая, сообщил, что, к величайшему сожалению, у братства никогда не было оригинала записок Анны. Первосвященник спрятал их в одном из рожков семисвечника — священной миноры, которую после разрушения Храма Тит торжественно отвез в Рим.
А в своей котомке Вийон носил всего лишь копию, тогда же сделанную одним писцом и подвергнутую цензуре раввинами Синедриона. Она предназначалась Понтию Пилату и должна была избавить еврейскую общину от мщения, которым угрожал вспыльчивый правитель Иудеи. Впрочем, это тоже были слова Христа, хотя и в усеченном виде.
Только Вийон мог воссоздать послание Спасителя, которое так хотели исказить. Прорицатель и возмутитель спокойствия, как и Назарянин, он сумел расслышать голос Иисуса, хотя его и стремились заглушить. Он проникся звучавшими в этом голосе страданиями, прочувствовал их всей душой. Не как адепт христианства или ученый, а как поэт и брат.
— Вийон вернется на Святую землю, можешь не сомневаться. А ты останешься здесь. Будешь мне помогать.
Авиафар удивился — с такой уверенностью это было сказано. Но ведь Вийон непредсказуем. Он может оправиться в Париж вместе с Коленом. Да куда угодно, не обязательно в Палестину.
Прикованный к постели пояснил:
— Он оставил там свою треуголку.
Дождь закончился перед самым рассветом. Колен и Франсуа провели эту ночь на скамейке, отсыпаясь после попойки. Хозяин таверны с помощью конюха выставил их на улицу, угрожая позвать стражников. Его остановило лишь уважение к монашескому одеянию Франсуа.
Колен, толком не проснувшись, глухо ворчал. У него трещала голова и бурчало в животе. Вийон, более бодрый, чем приятель, грелся под первыми лучами солнца. День обещал быть ясным.
