— Враги.
— Что?
— У вас не один, а много врагов. По сути, единственная раса, которая с вами не воюет — это волки, но и они сражались бы с вами, если бы не были столь верными по своей природе.
Так-так. Наконец, выдал эмоцию. Единственно, не ту, что ей хотелось. Он был разочарован, но она не понимала, почему.
— Ты понятия не имеешь, что происходило между расами на протяжении веков.
Да и откуда тебе? Ты жил в своем маленьком человеческом мирке, не подозревая о тварях, крадущихся во тьме.
— Тем не менее, я знаю, что можно создать союзы.
— С кем? Ведьмами? Они знают, что мы жаждем их крови и не можем контролировать себя в их присутствии. Они бы рассмеялись тебе в лицо, если бы ты предложил им перемирие. Так кто остается? Феи? Мы питаемся людьми, которых они считают своими детьми. Они бы уничтожили нас, если бы могли. Не забудем о фее-принце, которого ты помог убить, и принцессе-фее, которая пыталась убить тебя. Как насчет гоблинов? Это вообще бездушные существа, которых заботит только еда, которая, так случилось, является живой плотью. Нашей плотью. Мне продолжать?
— Да, — ответил он с блеском в глазах и подергиванием на губах. — Объясни мне, почему вы враждуете с другими вампирами.
— Объясни мне, почему люди враждуют с другими людьми.
Он провел языком по зубам.
— По большей части люди хотят мира.
— И поэтому до сих пор не нашли способ прийти к нему.
— Как и вампиры.
Они стояли, в тишине уставившись друг на друга. Она не могла отдышаться, боль в плече раздувала ее пыл, и возможно, делала ее раздражительнее, чем она могла быть, когда Эйден вот так спокойно излагал свою точку зрения.
— Эйден, — смягчившись, произнесла она. — Мир — прекрасная мысль. Но на этом все. А иногда это плохая мысль. Ты сдашься во имя мира, позволив моему отцу занять трон, или будешь сражаться с ним?
— Сражаться, — не колеблясь, ответил он. — Затем я начну войну, пока вампиры из других фракций не повинуются. Иначе они будут уничтожены. Поставим примеры всем в назидание, и, наконец, воцарится мир.
Любой ценой война была классическим мировоззрением Влада Цепеша, и тем, что Эйден раньше не поддерживал. К тому же, второй раз за последние пять минут Эйден говорил в точности, как ее отец. И третий за день.
Возникшая мысль напугала ее.
Частицы отца каким-то образом попали в него и теперь управляли им? Но как? Память Эйдена спуталась с памятью Виктории, не ее отца.
Если только… это были ее взгляды? Они остались вместе с парой ее воспоминаний?
