Сидя в машине, Щелкунчик со смущением размышлял о педерастах и вообще об особенностях человеческой натуры.
Ему редко доводилось общаться с сексуальными меньшинствами, он не вращался в таких сферах жизни, где их было бы много. В армии к педерастам было такое плохое отношение, что если они и бывали, то уж не осмеливались заявлять о себе. Мало их было и в среде бандитов, с которыми после общался Щелкунчик. Эта сторона жизни всегда была закрыта для него.
Единственное, что он вспоминал, были рассуждения замполита полка подполковника Михеева на эту тему, которые он позволял себе в офицерской чайной за стаканом портвейна. Наверное, подполковник Михеев считал, что подобными разговорами с командирами подразделений он тоже как бы проводит политико-воспитательную работу… Что ж, может быть, так оно отчасти и было.
— Пидоры, — говорил авторитетно замполит, мусоля папиросу в зубах. — Пидоры бывают двух типов… Есть пидоры несчастные, и есть пидоры гнойные. Их так и называют — пидор гнойный, и никаких, как говорится, гвоздей…
Выпив очередную порцию сладковатого молдавского зелья, подполковник объяснял свои глубокие жизненные наблюдения:
— Пидор несчастный — это тот, который вместо бабы бывает. Ну, сами понимаете. А который гнойный пидер — тот вместо мужика… То есть он и есть мужик, только у него вместо бабы бывает пидор несчастный. Понятно излагаю?
Наступало глубокомысленное молчание офицерского корпуса, которое обычно прерывалось словами помощника по комсомолу старшего лейтенанта Деревяшко, который прочитал однажды полторы книги и с тех пор считался отчаянным интеллектуалом. Старлей Деревяшко, подперев голову рукой и глядя на своего начальника Михеева влюбленными глазами, многозначительно говорил:
Есть многое на свете, друг Горацио,
Что непонятно нашим мудрецам…
И опять наступало молчание. Все были подавлены неведомым и непостижимым простому рассудку…
Впрочем, подобные разговоры бывали нечасто, благодаря строгому нраву командира полка, который был сух и короток на расправу. Он был службист и пресекал все, что, как ему казалось, нарушало уставное течение жизни полка. Словом, настоящий был человек.
Командира полка все боялись и уважали за то, что бывал строг, но справедлив. Только поговорить при нем бывало затруднительно — очень уж был резок полковник Колесников…
Щелкунчик помнил, как комполка проводил оперативные совещания со старшими офицерами. Все должно было быть кратко и по существу. А стоило всем разом начать говорить и устраивать гвалт, как полковник нетерпеливо стучал кулаком по столу с разложенными тактическими картами и зычным голосом кричал:
