Видя, что разговор у командира с унтером не клеится — к ним подошёл Костенко. Деликатно взяв Савушкина под локоток и отведя в сторону, старшина попросил капитана отойти в сторону и поручить дальнейшие переговоры ему, Костенко. «Бо цього унтера дуже пугают ваши погоны, герр гауптман».
Савушкин согласился, и, отойдя в сторонку — с видом праздного зеваки принялся считать самолёты, базирующиеся на этот аэродром. Не сказать, чтобы густо — семь сто девяностых «фокке-вульфов» в варианте штурмовика, две «рамы» и десяток единиц всякого учебного и транспортного хлама бипланной схемы, оставшегося здесь, судя по всему, со времен чехословацких ВВС — но тем не менее. При умелом использовании, учитывая, что расстояние тут плёвые и средств ПВО у повстанцев кот наплакал — наличных сил люфтваффе хватит, чтобы разнести вдребезги хоть Банска-Бистрицу, хоть Ружомберок, хоть Жилину. По три вылета в день запросто, а каждый вылет — это полтонны бомб! Не считая пушечного огня — из четырех стволов…. И, похоже, немцы готовы это вот-вот сотворить.
К капитану подошёл Костенко. Судя по сияющему лицу и довольной улыбке — старшина, что называется, «решил вопрос». Савушкин не удивился первым же словам сержанта Костенко, который заговорщицким тоном произнёс:
— Талоны на двести литров и пятьдесят марок наличными. Зальёт бак и канистру, всего сто двадцать литров.
Савушкин кивнул.
— О цэ дило. Талоны у тебя?
— У меня.
— Держи, — и с этими словами Савушкин протянул старшине купюру с портретом Ганземана.
Через полчаса «хорьх» был досыта напоен авиационным бензином (кладовщик до кучи выдал им накладную, так что Савушкину даже не пришлось спрашивать наименование этого подразделения Люфтваффе, на бланке уже стояло 7/KG 26), плюс полная канистра была приторочена хозяйственным Костенко к багажнику их машины. Что ни говори, а коррупция в их работе — необходимая составляющая!
Вдали затарахтел мотор, Савушкин оглянулся — к шлагбауму подъехал кюбельваген фельджандармерии. Машина остановилась, из неё вышел, судя по погонам, штаб-офицер с неизменным горжетом на груди — к которому тут же порысил давешний вальяжный унтер, вмиг утративший расслабленность и безразличие к службе. Приехавший офицер передал своему визави какую-то бумагу, тот её живо пробежал — и тут Савушкин почувствовал, как по спине у него пробежал холодок. ВЗГЛЯД! Взгляд, брошенный унтером на их «хорьх», ни с каким иным спутать было невозможно — это был взгляд охотника, обнаружившего дичь!
