Быховский аэродром строили ещё при царе, до войны тут базировалась авиация Западного особого военного округа, потом его использовали немцы, а с начала июля с него летали на добивание отступающих дивизий группы армий «Центр» бомбардировщики пятого авиакорпуса. Три дня назад полки корпуса перелетели на аэродромы под Минском, и рулежные дорожки и взлётки аэродрома враз опустели — вместо непрерывно взлетающих, садящихся, рулящих и гудящих, как скопище огромных шмелей, «пешек» в капонирах одиноко скучала полудюжина транспортных «дугласов», да на стоянке скучилось звено По-2, исполняющих обязанности связных самолётов.
«Дуглас» управления укрылся в самом дальнем капонире, подальше от любопытных глаз — и на то была причина.
Группа выгрузилась у самолёта, и капитан Савушкин, критически оглядев своё войско — скомандовал:
— Переодеваемся!
Бойцы, не спеша, скинули с себя гимнастёрки, пилотки и галифе, и, оставшись в исподнем — развернули брезент с грудой серой униформы.
Савушкин достаточно придирчиво оглядел свой мундир гауптмана, выбрал фуражку — и тоже принялся переодеваться. Бриджи пришлись впору, а вот мундир оказался излишне просторным — и капитан, накинув его, почесал затылок.
— Костенко, глянь, вроде великоват? Когда мерял — был вроде как раз, а сейчас болтается, как на корове седло…
— Та ничого страшного, товарищ капитан, мы ж по легенде драпаем неделю, могли и схуднеть!
— Логично. Ладно, главное — чтобы сапоги пришлись впору.
По летнему времени Савушкин носил лёгкие брезентовые сапожки, выкроенные Сазоновым из трофейного танкового чехла — после такой обувки немецкие офицерские хромовые сапоги с жёстким голенищем попервоначалу показались ему более инструментом пытки, нежели обувью. «Ладно, привыкну.» — решил капитан, и, вправив в ремень кобуру с «парабеллумом», на немецкий манер, слева от пряжки — прошёлся в своей новой ипостаси вдоль самолёта. Несколько раз подпрыгнув, присев и проделав парочку простейших упражнений — пришёл к выводу, что форма вполне годная. Теперь главное — не высовываться из капонира…
Группа тоже переоделась. Кителя и бриджи у всех оказались ношеные, но целые и чистые, кепи и пилотки — достаточно выцветшие, чтобы не вызывать подозрений, но вполне годные для строя, сапоги у Костенко, Строганова и Некрасова — хоть и поношенные, но не прохудившиеся, из добротной юфти, Котёночку же достались шевровые ботинки с высокой шнуровкой — на его ногу тридцать девятого размера немецких сапог у Метельского не нашлось. Наверх кителя Котёночкин накинул «пантерку» — куртку камуфляжной окраски, в какой у немцев щеголяла мотопехота танковых и моторизованных дивизий вермахта и особенно СС, «панцер-гренадёры». Савушкин хмыкнул, но ничего на это не сказал — как-никак, они теперь бойцы авиаполевых частей Люфтваффе, а как говорил капитану один знакомый пилот в полку офицерского резерва — там, где начинается авиация, кончается порядок. Что у нас, что у немцев…
