«Убивается… но хоть не голосит, и то хорошо, — рассуждал он сам с собой. — Ничего, отойдет, со временем все образуется».
Том был свидетелем этой сделки, и ему с самого начала было ясно, чем она кончится. Такая жестокость вселила ужас и его душу, потому что он, бедный, невежественный негр, не умел делать обобщений, не мог похвалиться широтой умственного кругозора. Если б ревнители христианства научили нашего Тома уму-разуму, он отнесся бы к этому происшествию совсем по-иному, понял бы, что оно в порядке вещей при узаконенной торговле людьми, оказывающей мощную поддержку институту рабства, который, по утверждению многих столпов американской церкви, может статься, и имеет недостатки, но не большие, чем есть во всякой другой области общественной и частной жизни… Но Том, по невежеству своему знакомый с печатным словом только по Евангелию, не мог утешить и подбодрить себя соображениями такого рода. Сердце его обливалось кровью при виде несчастной женщины, при виде этой живой, страдающей вещи, — вещи, наделенной бессмертной душой, но равной, согласно американским законам, тем ящикам с товарами и кипам хлопка, на которых она лежала теперь, точно сломанная тростинка.
Том подсел к ней, пытаясь хоть как-нибудь утешить ее, но она только стонала в ответ на его увещания. Слезы лились у него из глаз, когда он говорил о любящем, скорбящем о нас сердце Христа, о вечном пристанище, которое уготовано нам на небесах, — но все было тщетно, горе не слышало этих слов, окаменевшая душа не могла почувствовать их.
Настала ночь — спокойная, величавая ночь, сияющая в вышине множеством прекрасных ангельских глаз. Но далекое небо безмолвствовало, от него нельзя было ждать ни помощи, ни даже сочувствия. Один за другим умолкли веселые оживленные голоса; все уснуло на пароходе, и в наступившей тишине было явственно слышно журчанье волны у борта. Том лежал на ящиках, прислушиваясь к глухим причитаниям несчастной женщины:
— Что же мне теперь делать? Боже! Боже! Помоги мне!
Но потом и эти звуки стихли.
Среди ночи Том проснулся, будто от толчка. Темная тень промелькнула между ним и бортом, и он услышал всплеск воды. Этот всплеск никого не потревожил, кроме него. Он поднял голову — место, где лежала женщина, было пусто! — потом встал, осмотрелся по сторонам… ее нигде не было! Несчастное, истерзанное сердце наконец-то нашло покой, а волны, сомкнувшиеся над ним, как ни в чем не бывало подергивались рябью и весело плескались.
