— Как сказал поэт: «От большой любви не мог тебе этого сказать», а потом: «Мы прибыли в город, и нарцисс узнал меня», если ты поняла, что я имею в виду.
Рухама не поняла, но подумала о Рут Додай. Она не знала, кого цитировал Тирош, и уже не слушала его комментарии. Чего-то она недопонимала. Тирош показал на книгу стихов Авидана, лежащую на столе, нашел стихотворение «Личные проблемы».
— Мне вообще-то стихи в жизни помогают, — сказал он.
Много раз Рухама представляла себе их предстоящее расставание. Но она никогда не думала, что оно будет таким болезненным — несмотря на все, что ей говорили о Тироше. Она не знала, насколько жестоким он может быть.
Но за что? — хотела она спросить, однако ее слова застряли в горле, когда она увидела, что он снова скрупулезно проверяет гвоздику в своей петлице.
Она поняла, что теперь стала ему не нужна.
Она подсчитала дни, что прошли с тех пор: четверг, пятница, суббота, воскресенье; понедельник только начинается.
С того самого вечера четверга она не вставала с постели. Тувье позвонил в ее больницу, сказав, что она больна. Он ухаживал за ней преданно, но несколько холодновато. В нем появилась некая новая, прежде неведомая ей энергия — что-то похожее на гнев и отчаяние.
Имени Шауля они не упоминали.
Теперь Тувье часто отсутствовал. Она не знала, где он.
В пятницу он отправился на заседание кафедры в восемь утра и вернулся лишь поздно вечером.
Со времени «церемонии» расставания с Тирошем она почти все время спала, вставая лишь в туалет и попить. Как только просыпалась, на нее снова наваливалось мучительное чувство тяжкой утраты, невыразимой горечи.
Ее организм не в состоянии был противостоять этому. То наслаждение, какое она познала с Тирошем — телесное наслаждение, — было как наркотик, от которого она не могла теперь отвыкнуть.
Тувье пытался заставить ее что-нибудь съесть, она отрицательно качала головой. Рухама молчала, но Тувье не старался ее разговорить.
Впервые в жизни ей захотелось сломать стену, разделявшую ее с мужем, захотелось, чтобы он ей помог. Но она чувствовала, что он сейчас даже рад ее замкнутости — тому, что она не вникает в его дела. Всю субботу он провел в своем кабинете. После звонка Адины Рухама вошла к нему — впервые с пятницы, и обнаружила, что он лежит на диване, уставившись в потолок. На ковре у его ног валялись все книги стихов Тироша.
Рухама удивилась: неужели Тувье разделяет ее сугубо личное горе — то, что она больше не занимает никакого места в жизни Шауля.
