— Алло! — в трубке звенел истеричный дрожащий голос факультетской секретарши Адины Липкин. Стрелки часов приближались к половине восьмого утра. — Алло! — повторила Адина погромче, и Рухама устало откликнулась. — Госпожа Шай?
Рухама тут же представила себе мелкие завитки волос Адины, ее полные руки, наносящие на лицо гель и огуречную маску.
Рухама соблюдала с секретаршей официальный тон и не имела обыкновения обмениваться с ней рецептами, информацией, никогда не рассказывала о врачах и больнице, где работала, и Адина не осмеливалась называть ее по имени.
— Говорит Адина Липкин, секретарь факультета.
Так она представлялась Рухаме на протяжении последних десяти лет. Рухама вовсе не стремилась сократить дистанцию между ними.
— Да, — сказала Рухама тоном, не располагающим к продолжению беседы.
— Я хотела бы поговорить с доктором Шаем, — сказала Адина. В ее голосе звучали нотки отчаяния.
— Он спит, — ответила Рухама, ожидая последующих разъяснений.
Адина стала объяснять, что ей удобней звонить в такое время, потому что потом у нее целый день будет много работы, да и все линии будут заняты, вы понимаете?
Рухама не отвечала.
— Может, вы сможете мне помочь? — не дожидаясь ответа, Адина продолжила: — Я вообще-то разыскиваю профессора Тироша. От него со вчерашнего дня нет никаких известий. Но поскольку он нужен мне срочно, я думала, может, вы знаете, где его можно найти?
— Нет.
Тут Рухама окончательно проснулась, и к ней вернулось мучительное чувство, преследовавшее ее последние дни. «Срочные дела» Адины обычно могли подождать несколько недель.
— Ну хорошо. Все равно спасибо. Извините за беспокойство, я просто думала, что доктор Шай знает, где я могу найти Тироша. Доктор Шай, кажется, сегодня должен быть у меня, так вы ему передайте, чтоб он предварительно мне позвонил.
— Хорошо.
Рухама положила трубку.
Адина не могла знать, что со времени последнего семинара — с вечера того четверга — мир Рухамы рухнул: Шауль Тирош объявил, что отношения между ними кончены. Перед тем ничто не предвещало близкого разрыва. А с четверга он ее просто перестал замечать.
В тот день незнакомый ей огонь горел в его глазах. Он тщательно проверил гвоздику в своей петлице, посмотрел на Рухаму, склонив голову набок, и тихим, спокойным голосом, так контрастировавшим с горящими глазами, заявил, что она уже, наверно, поняла: их отношения утратили всякий смысл, стали обыденными. Он, мол, эту обыденность старался по возможности отсрочить.
