Рухама никогда не умела концентрироваться, но введение лекции врезалось ей в память:
— Уважаемые дамы и господа, наш последний в этом году факультетский семинар посвящен, как известно, теме «Критерии качества поэзии». Что такое «хорошая и плохая поэзия»? Кое-кто, вероятно, думает, что мы здесь сегодня сможем выработать четкие, ясные и однозначные критерии в этом вопросе. Должен вас разочаровать — я буду удовлетворен, если нам удастся сделать хотя бы некоторые выводы из сегодняшней дискуссии. Мне было бы интересно услышать, каким образом трактуют эту проблему мои присутствующие здесь коллеги-исследователи. Несмотря на мой интерес к данной теме, я настроен достаточно скептически.
Даже камера уловила веселый иронический взгляд, которым обменялся Тирош с высоты кафедры с Тувье, и удивленный взгляд, брошенный им в сторону Идо Додая, сидящего с опущенной головой.
Дальше Рухама перестала внимать лекции. Ей не удалось вникнуть в логическую связь высказываемых лектором мыслей, да она и не старалась это сделать, вся отдавшись мягкой мелодичности голоса Тироша.
В зале наступила тишина. Все взоры были устремлены на Тироша. Порой Рухама замечала легкие улыбки участников семинара, особенно женщин. Рядом с Рухамой сидела молодая женщина, записывавшая каждое слово лектора. Когда она прервала записи, Рухама услышала мерный голос Тироша, читающего стихи Бялика «Я не удостоился света из забвения».
Рухама слышала тяжелое дыхание Ароновича за своей спиной и шелест бумаги. Аронович был готов записывать каждое слово Тироша прежде, чем до присутствующих доходил их смысл. Свои листочки он держал в папке коричневой кожи, похожей на старый школьный портфель. Эта папка была одним из его отличительных признаков. От Ароновича исходил какой-то затхлый и кислый запах, который смешивался с благоуханием духов его соседки — Ципи Лев Ари (Гольдгербер) — молодой многообещающей ассистентки Тироша. Ципи всячески пыталась отмежеваться от своего религиозного прошлого. Наверно, поэтому она носила яркие цветные широкие блузки; Тирош как-то заметил, что такие блузки, наверно, приняты в той секте, к которой она принадлежит и ради членства в которой она даже сменила имя.
Слева от себя Рухама заметила Сару Амир — профессора литературного факультета, которая даже и сегодня больше походила на домохозяйку, несмотря на то что надела свое лучшее платье из цветного шелка, плотно обтягивающее ее тяжелые бедра. Высокий воротник платья скрывал морщинистую шею. Сара, казалось, навечно пропахла куриным бульоном, что удивляло тех, кто ее не знал, — ведь она изрекала порой довольно разумные вещи, правда, старалась это делать по любому поводу.
