— Тот адвокат еще по телефону сказал Идо, что в его доме живет человек, который знал Фарбера по тюрьме и даже знает, как прятались стихи. Этот человек говорил на иврите и даже был знаком с некоторыми стихами, и это было большим сюрпризом для Идо. Тирош же говорил, что он нашел эти стихи в Вене, но это совершенно особая история. Еще он говорил, что никто из сидевших в лагере вместе с Фарбером не знал иврита. Короче, Идо был очень взволнован, я видел блеск в его глазах.
Арье вздохнул и отпил кофе.
— Как он попал к тому адвокату?
— Случайно, через одну библиотекаршу, работавшую в библиотеке Еврейского теологического семинара, где он занимался первую неделю. Подробностей я не помню, но Идо сказал по телефону, что он — аспирант из Иерусалима, и адвокат его пригласил.
Клейн изогнул брови, взглянул на большой фотопортрет, висевший на стене, между двумя книжными шкафами. Это был портрет мужчины с широким лицом, совершенно лысого, в костюме. Его лицо показалось Михаэлю знакомым, но откуда — он не знал.
— Идо поехал в Вашингтон и позвонил мне оттуда как-то раз, затем поехал в Северную Каролину, в университетский город Чепел-Хилл. Вы были в США?
— Нет, только в Европе. Можно закурить?
— Конечно! — Клейн протянул руку назад и среди кипы бумаг нащупал простую круглую стеклянную пепельницу. Было ясно, что он знает место каждой вещи в доме. — Все сказанное выше — это вступление к главной проблеме. Я вспоминаю состояние Идо, когда он вернулся оттуда. Нужно было знать его, чтобы понять, насколько он изменился.
Клейн на мгновение замолчал, будто перед его глазами всплыл образ Идо Додая.
— Вы можете спросить: почему, несмотря на то что Идо не был моим аспирантом, между нами были столь близкие отношения? Разумеется, он бывал на моих занятиях, участвовал в моих семинарах. Однако наши отношения выходили за пределы этого. Вы бы удивились его серьезности в исследовательской работе, его прямоте и интеллектуальности. Он был парнем умным и честным, в нем отсутствовали легкомыслие, присущее молодым людям его возраста, игривость, он не был подвержен депрессиям, колебаниям настроения. Это странно, но можно сказать, что он был человеком простой душевной организации, но при этом достаточно чувствительным. Офра, моя жена, очень его любила, он не раз бывал у нас. Шауль был этим недоволен. Он при мне над ним подтрунивал, а в его отсутствие — над тем, что он называл моим семейным к нему отношением. Я действительно приглашал к себе таких людей, как Идо или Яэль Эйзенштейн, знакомил их с женой и детьми, они ели за нашим столом, а Тирош говорил, что это — «рудимент местечковости», жизни в Рош-Пине, повадки еврейской мамы. Я десятки раз пытался убедить Тироша, что Рош-Пина — это израильское поселение, а не еврейское местечко, но он это игнорировал. Естественно, когда Идо написал мне, что он собирается приехать в США, и просил моей помощи в поисках жилья, я предложил ему жить у нас. Мы жили в просторном доме с отдельным флигелем для гостей и в тот год принимали их множество. Наш деревянный дом находился на территории Военно-морской академии, мой дядя преподавал там астрономию. Евреи — странный народ. — Арье стал заламывать пальцы, откинулся со вздохом на спинку кресла и посмотрел в сад.
