В ней были три небольшие комнаты, балкон, выходящий на зеленый газон. В гостиной стояли коричневый диван и два старых кресла, которые он приобрел по случаю, — они не подходили по цвету к дивану и были слишком громоздкими для маленькой комнаты. Однако он находил их удобными и надеялся, что когда-нибудь сможет поменять обивку.
Возле голубого кресла стоял торшер, на полу лежал большой ковер, который он получил от матери после развода. На тумбе в углу стояли стереосистема и телевизор, на этажерке у кресла — книги, которые он особенно любил: все произведения Джона Ле Карре — на иврите и на английском, «Избранные стихи» Натана Альтермана, «Разные стихи» Натана Заха, «Стихи на каждый день» Авидана, «Стихи для сыновей» Тироша, «Мадам Бовари» Флобера на французском, два тома Флоренского о царской России, рассказы Чехова и повести Гоголя, отдельные тома «Человеческой комедии» Бальзака на французском, «Шум и ярость» Фолкнера; номера журнала «Зманим»[14], в одном из которых была опубликована его статья о гильдиях в эпоху Ренессанса. Под телефоном лежали счета за воду и электричество.
В голубом кресле, с поджатыми под себя ногами сидела Майя, ее коленки выглядывали из-под светлой хлопковой юбки. В комнате горел лишь торшер, и в его свете поблескивали ее рыжеватые с проседью волосы. Она глянула на Михаэля и ничего не сказала.
По установившейся в комнате тишине — она даже радио не включила — Михаэль понял: случилось что-то серьезное.
Ее тело полностью расслаблялось лишь во сне. В остальное время она была чрезвычайно активна. Она выстукивала пальцами ритм музыки — музыку она слушала постоянно — и когда готовила еду, и даже если забегала на минутку. Обычно она говорила не умолкая, при этом что-то стряпала, и слушала музыку одновременно. Когда она ждала его здесь, в квартире, он заставал ее либо на кухне, либо на диване, погруженной в книгу — брови насуплены, руки беспрерывно теребят покрывало. Порой, когда она уставала, то устраивалась в голубом кресле, глядя в телевизор, с книгой на коленях. Никогда он не видел ее в такой позе, как сейчас — в кресле, с поджатыми под себя ногами, глядящей в окно. Такое выражение лица он видел у нее лишь несколько раз за все годы знакомства с ней, оно появлялось и исчезало, она предпочитала ничего не объяснять. Теперь она словно застыла. Отчаяние и одновременно отрешенность читались в ее лице, как у человека, настигнутого несчастьем, которое он не может предотвратить. Это заставило его промолчать.
