— Пожалуйста, — говорит она, — не надо.
— Почему?
Этот вопрос касается не только ее отъезда. Она еще ничего не сказала, но сердцем я уже знаю ответ. Точно так же, как знаю, как она спит, как ест и, самое главное, как она живет. Я знаю, что она снова уедет. В детстве мы спали в одной кровати. Она всегда сворачивалась так, чтобы втиснуться в меня, то ли ради тепла, то ли ради защиты. Я обычно сердито отодвигала ее, а потом, когда меня одолевал сон, снова прижималась к ней.
— Ты ведь только что приехала.
— У меня нет причин оставаться здесь, — Соня говорит шепотом, в ее голосе звучит страх. — Он не знает, что я приходила к нему. А если бы и знал, ему было бы на это наплевать.
— Так ты поэтому уезжаешь? — мне хочется застонать, но я сдерживаюсь. — Ты уезжаешь из-за него?
— Нет, я уезжаю из-за себя.
— А как же мы?
В окно я вижу, как соседка выходит из дома и переходит улицу. Она крепко держит за руку младшую дочку и внимательно смотрит по обеим сторонам, прежде чем ступить на проезжую часть. Дома в этом городе большие, многие из них построены в этом десятилетии. По соседству живут нувориши, по большей части предприниматели, сколотившие состояния в технической индустрии. На подъездных аллеях стоят роскошные автомобили. Испанские садовники и домработницы собираются небольшими компаниями и завтракают на обочинах или в своих грузовиках. Они едят тамале[11]. Стены, окружающие меня, стали домом, о котором я не смела и мечтать, но который избалованный ребенок во мне все же ожидал получить.
— Ты никогда не задумывалась об этом?
— Я тебе не нужна, — Соня почти шепчет эти слова, но они звучат веско. — У тебя же все хорошо, — она указывает на вещи вокруг: — У тебя все есть.
— У меня есть дом, — стены, которыми я так восхищалась всего лишь мгновение назад, становятся барьером между нами. — Этого недостаточно.
— Это так много.
Внезапно мне становится ясно, что она недовольна своей жизнью. Я никогда и не думала, что она счастлива. Это чувство ей недоступно. Как можно быть счастливым с таким печальным детством? Счастье и печаль невозможно соединить вместе, поэтому одно из этих чувств всегда берет верх над другим. И все же я думала, что Соня по крайней мере смирилась с тем, что произошло. Я надеялась, что она примирилась с собой, хотя бы в какой-то степени, и обрела цель в жизни.
— А тебе нужно все это? — спрашиваю я, обводя рукой то, что вокруг.
— Нет, — говорит она. — Больше не нужно.
— И с каких это пор? — я не знаю, какое время она имеет в виду. Никогда она не говорила о двухэтажном особняке и о пяти детишках. Соня всегда мечтала о дальних краях и людях, которые не требовали от нее больше, чем она могла дать. А я искала стабильной жизни и дома на холме.
