— Попробуй. Тебе обязательно понравится.
— Нет, спасибо, — она бросает на тарелку равнодушный взгляд. — Я покончила со сладостями несколько лет тому назад.
— Что? — я не могу скрыть потрясения. Я чувствую обиду, оттого что не знала этого. — Почему?
— Я отправилась ради фотосессии в Эфиопию, — она говорит об этом небрежно, как будто между делом, — и взяла с собой коробку настоящих молочных шоколадок из Лондона, в Штатах таких не сыщешь, — на ее лице отражается явная тоска по шоколаду. — У меня было с собой около пятидесяти шоколадок. Однажды ко мне подошла девочка, лет трех-четырех. Она протянула ручку, и я дала ей шоколадку. Вскоре я была окружена толпой детей, — погрузившись в воспоминания, она продолжает: — Некоторые ели со слезами на глазах. Они плакали над куском шоколада.
— Ну, это странная причина для того, чтобы перестать его есть. — Соня никогда не рассказывала мне в подробностях о местах, где побывала. Во время немногих наших бесед за все эти годы мне никогда не приходило в голову расспрашивать ее. Мое внимание было приковано к тем, кто оставался здесь, и к повседневным событиям. К нашим родителям, Марин и Джии — единственным родственникам, которые у меня остались.
Она пожимает плечами:
— Потом всякий раз, пытаясь есть сласти, я думала об этих детях. И потеряла вкус к сладкому.
Соня садится на диван и проводит рукой по волосам, пропуская пряди сквозь пальцы. Она старается устроиться поуютнее среди подушек с оборками. Однако ей это не удается. Она берет подушки и перекидывает на другой диван, а потом откидывается на спинку.
— Они для украшения, — поясняю я. Ее небрежность задевает меня. Как растолковать ей, что я потратила уйму времени, чтобы идеально подобрать эти подушки к дивану? А она швыряет их — подушки из шелка ручной работы! Я кладу их себе на колени, глажу гладкий шелк. — Они здесь для контраста с обивочной материей.
Соня задумывается над моими словами. Она смотрит на подушки и проводит пальцами по тисненым полоскам, на которых вышиты цветы. Потом она переводит взгляд на диван, на простую бежевую ткань, специально заказанную в Италии. Ее оттенок хорошо сочетается с отделкой стен и шелковыми занавесями.
— О’кей, — произносит она наконец.
Меня начинает разбирать смех. Мы обсуждаем шоколад и подушки после стольких лет разлуки. Подушки, которые — она бы очень удивилась, если бы узнала, — стоят столько, сколько наши родители платили за год аренды квартиры. Она не догадывается, почему они так важны для меня. Даже если бы я сказала ей, что вынуждена поддерживать определенный имидж ради общества, в котором вращаюсь, ей это было бы безразлично. Как я не в состоянии понять ее жизнь, так и она не может понять мою. Хотелось бы мне знать, осталось ли у нас хоть что-то общее, кроме прошлого. Я закрываю лицо руками, потому что смех переходит в слезы, а мне не хочется, чтобы она их видела. Я быстро вытираю слезы, но они просачиваются сквозь пальцы и текут по моим наманикюренным ногтям.
