С тех пор Мите стало казаться, что все только и глядят с завистью и восхищением на его подбородок, и он, встречаясь с хорошенькими девицами, гордо поднимал свою римскую голову.
Теперь же, перед Стасей, он почему-то потупил глаза и, как показалось ему, сделал какое-то странное движение, чтобы запрятать свой римский подбородок с ямочкой в воротник гимназической куртки. Дело было явно не в ямочке на его подбородке, а в ямочках на Стасиных щеках — таким привлекательным делали они ее лицо.
— Можно подумать, что с утра до вечера вы, Игнатий Иванович, только и заняты одними бумагами. А вас ищи то в арсенале, то на вокзалах, то в казармах, — повторила Стася, и ямочки на щеках стали еще более восхитительными.
Она не брянская, должно быть, беженка из Двинска, тут же решил про себя Митя. Об этом говорило не только то, как она со вкусом одета, но и ее выговор. Митино гимназическое ухо, приученное к иностранным языкам, не могло не подметить, что ее звук «г» напоминает скорее «к», а не мягкое «х», как говорят в брянских, соседних с Украиной, местах, а «ж», наоборот, как в немецком, похоже на «ш».
Как долго могло бы продолжаться Митино замешательство, неизвестно. Он готов был проклясть себя за то, что так охотно согласился выполнить поручение брата, и уже собрался достать из кармана Шурин пакет, когда в комнату стремительно вошли два солдата. Оба — в порыжелых, со следами засохшей глины сапогах, в пропыленных, застиранных гимнастерках.
Тот, что был впереди, Виноградов — с отличной выправкой, с подкрученными кверху кончиками усов — подбросил ладонь к фуражке, на которой вместо царской кокарды — маленькое вылинявшее пятнышко, и протянул руку сначала Фокину, затем Стасе.
— Не помешал? — осведомился он и кивком головы показал в сторону своего спутника: — Рядовой Панфилов из сто третьего сводного эвакуационного госпиталя. Пришел в Совет — и прямо ко мне как председателю солдатской секции: «Оказывайте немедленную помощь!..» Да он сам все изложит… Давай, Панфилов, не дрейфь, тут — свои…
Рядовой с тощим вещмешком за спиной вытянулся в струнку:
— Не могу знать вашего звания, товарищ Фокин. А только слушал ваше выступление на митинге. Ну я тогда — к ребятам, в свою команду выздоравливающих и все честь по чести о вашей речи. А ко мне со всех сторон: «Кто такие большевики?» Я глаза выкатил и не знаю, что ответить. Знаю, что за угнетенных, за трудовой народ, а вот что и как — в толк не возьму. А у кого спросить? Есть у нас солдатский комитет. Но все в нем одни ученые — врачи, которые то меньшевики, то социалисты-революционеры, то кадеты… Ихнюю политику мы знаем — за продолжение войны до победного конца…
