— А кто остановил завод? — пытливо посмотрел на собеседника Игнат. — Разве не акционеры, не та самая буржуазия, которая, по твоей мысли, и должна двигать производство вперед?
Аким мог бы недоуменно повести плечами. Ведь известно: топливо, металл и сырье перестали поступать с юга — основных баз завода, квалифицированных мастеровых не хватает — кто в окопах, кто подался в деревни, не в силах прокормить семьи. Неужели голыми призывами можно враз преодолеть все эти, существующие объективно, трудности? Любая политическая партия здесь, увы, бессильна что-либо изменить!
— Для нас самая главная сейчас политика — помочь рабочим проявить свою энергию, — не отступал Игнат. — Дело в том, что пустить завод — насущное желание самих рабочих. Это, если хочешь, дело их жизни или смерти. Останутся пустыми, холодными, мертвыми семнадцать тысяч рабочих мест — семнадцать тысяч человек окажутся без денег, без хлеба, без топлива. Но это — кормильцы. За каждым из них — трое, четверо, пятеро ртов. Перемножь цифры. Это только одна Бежица. А мальцевские заводы, которые тоже останавливаются? Гибель промышленной помпеи на наших равнодушных глазах? Но гибель таких промышленных центров — гибель и всей России. Она остается без паровозов, вагонов, плугов, жнеек, без рельсов, мостов… Э, да не мне все это живописать тебе, представляющему завод, наверное, уже в третьем поколении…
— Но ведь мы убеждены… — не унимался Уханов.
— Своими доктринами? Знаю! Теперь изволь проверить ваши партийные убеждения самой жизнью, практикой. Вы не верили в пролетарскую революцию, но она свершилась. Вы не верите, что рабочие и крестьяне на своих плечах поднимут страну, но это произойдет.
Григорий, не принимавший участия в разговоре и часто выходивший на кухню, появился на пороге комнаты:
— Не пора ли на боковую? Скоро рассвет. Или ты, Игнат, не отступишься, пока Акима не обратишь в свою веру?
— Раз на раз не приходится, — рассмеялся Игнат. — К тому же не каждого, оказывается, можно убедить фактами.
— Да нет, факты, правильно говорится, упрямая вещь, — возразил Григорий. — И самых твердолобых в конце концов проберут до печенок. Жаль, что до Акима истина дойдет, когда окажется поздно.
— К стеночке поставишь, как сегодня в дороге намекал? — не сдержался Аким.
Из-под густых бровей чуть косоватый взгляд Панкова — точно пригоршня углей:
— А ты считаешь — всё чаи будем распивать? Классовая борьба — кто кого!.. Потому и предлагают: решай. Знаю, небось думаешь: «Панков поддался…» Совесть во мне Игнат разбудил — это верно. А потом уж она, моя совесть, сама подсказала, какую сторону выбирать. Так что не доводи, Аким, до последней черты, за которой… — и Григорий сделал быстрое движение ладонью у горла, красноречиво завершающее смысл фразы.
