Взмолился я: «О, дьявол властный!
Вознагради мой страшный грех,
И отпусти…на час обратно».
Но был ответ: «Чертёнок малый,
Тебе заказан белый свет:
Опять попрёшься по подвалам,
Верша скабрезный свой обет.
И повторится всё сначала,
Без перерыва на обед -
Твой флирт под красным одеялом -
Любви на свете вечной нет».
Слушатели, внимая расчувствовавшемуся стихоплёту-женолюбу, покатывались со смеху, надрывая животики. Однако раздухарившегося экс-ловеласа уже ничем нельзя было смутить.
— Вот скажи мне, старина Айк, что для тебя женщины? — пристал Тверизовский к приятелю.
— Же-е-енщины! — мечтательно протянул Айсон.
И тут же состроил такую «маску смерти» на своей физиономии, что добрая половина представительниц прекрасного пола при виде неё «дала бы дуба», а пережившие сие потрясение заикались бы до конца дней своих.
— Же-е-енщины! — повторил Айк. — Бо, тебе ли не знать, что для меня значат женщины. Ради них я и добился титула Величайшего бойца. Когда я дрался, то воображал, что мой враг переспал с моей красоткой Дэз. И не было ему пощады. И не будет, кто хоть раз сально отзовётся о ней! Или найдутся такие?
И он обвёл компаньонов мутным взором, возжаждав кому-нибудь задать хор-рошую трёпку. И шейные мышцы Айсона вздулись в возбуждении, словно у кобры. И бицепсы и трицепсы налились кинетикой свинцового снаряда. И его откровение прозвучало в полнейшей тишине кратко, ёмко и внушительно. Столь ёмко и внушительно, что остальная троица инстинктивно отодвинулась подальше от него и опустила глаза долу. Каждый испугался ненароком столкнуться с ним взглядом, и тем самым нечаянно спровоцировать ревность к незримой красотке Дэз, от которой их навсегда отделила немыслимая толща лет и невероятное расстояние.
— Ты молодец, Айк! — блеющим бараньим тенорком находчиво похвалил его Тверизовский. — Ты — лучший! Ты превзошёл даже Презера и Хормана! Хе-хе-хе…Кгм…М-да…
— Да, я — лучший, — подтвердил боксёр.
Айк залпом выпил чашечку настоя. Тонус его мускулатуры ослаб, мышцы разгладились, он обмяк и сел, откинувшись на спинку дивана. Маска его лица вновь приобрела привычное свирепое выражение. И все сразу задвигались, успокоились и перевели дух. Троица уловила, что «лупцовка» отменяется.
— А что женщины для тебя, Ромашишка? — в шутливой интонации продолжал сглаживать напряжённость обстановки отставной олигарх.
— Для меня? — Загорцев принял роденовскую позу «Мыслителя». — Для меня женщина и мужчина — неразрывное целое. Она — скрипка, он — смычок. И лишь их альянс рождает чудесную мелодию.
