— Тривиально, Ромашишка, тривиально, — уел его неугомонный балабол. — Ну-с, а что-то нам скажет Талалай Балалаевич? — обратился он к Фомкину.
— Зенсина? — заплетающимся языком выговорил хакер, которого от кочерыжовки развозило минуту за минутой. — М-м-м…Одназды плисли детки с воспиткой в зоопайк. Она им звеей казит: «Этё, ебятки, съён. Это — ебемот. Это — ев». Дайсе сидит макака. Воспитка не успеля свой ёт яскьить, а детки узе кьицят: «Это компьютейсик». Удивиясь воспитка: «Поцему?». Детки: «А у ево гъяаза и попка къясные».
— Я чего-то не въехал, — удивился Тверизовский не менее наставницы детворы. — При чём тут это всё?
— Дъя недогадъивых сообсяю, компьютейсик — это я, — с нотками законного профессионального апломба растолковал Фомкин. — Комп дъя меня — и зенсина, и мусина, и дитё. Не бый я…э-э-э… замузем. И дъя меня мусина и зенсина выепьены из одного теста.
— Не-е-е…, — не без похабщинки выдал Борис Абрамович. — Не из одного теста: мужик бабы на два яйца сдобнее.
— …А баба — на два пакета молока жирнее, — трезвомысляще дополнил характеристику полов Айк, открыв глаза.
Посмеялись. Скорее с грустинкой, нежели с мужской циничностью. Ибо за минуту общения с любимой женщиной трое из четверых готовы были проститься с жалким остатком биографии.
— Это что же получается, — обвёл Тверизовский критическим взглядом «полубабу» Фомкина, «третьей молодости» Айсона и «непродукцента» себя, — среди нас остался один мужик — Ромаха?
— Последний мужик во вселенной, — печально констатировал Айк.
— Мозет, за ево и выпьем? — неожиданно принял на себя роль тамады хакер.
— Ну, уж! — покоробило Загорцева от славословия в его адрес. Он встал и провозгласил тост: — За милых дам, несмотря ни на что, навечно присутствующих в наших душах!
И он махом опрокинул содержимое чашечки внутрь. И все поднялись и поочерёдно выпили за безвозвратно утраченный смысл существования.
И от возникшего магнетического взаимопонимания Романа нежданно-негаданно душевно «растащило». И он открылся «тёплой компании» о своей безответной и безнадёжной любви к Юне…
5
— Чем же тебе помочь, мировой ты мой пацан? — скорчив свирепейшую мину, прочувствовано спросил его Айсон, когда Роман замолчал. И аж слезы заблестели в его пронзённых болью глазах. — Хочешь, я кому-нибудь морду набью? Хочешь, я им всем морды набью?
— Айк! — положив руку на боксёрское плечо, укротил его Тверизовский, также растроганный услышанным. — Мордой тут не обойдёшься. Чувства — тонкая материя. Насильно мил не будешь. Мы ж для них — насекомые, хоть они и вошкаются с нами на манер детей малых. Даже если б Юна и не против с Ромахой…того…Она ж под контролем. За ней, небось, в три глаза следят…
