— Бо, я те щас ухо откушу! — рассердился на словоблуда боксёр. — Это тебя попёрли нафиг! Помели отовсюду. Жена от него ушла, дети бросили, любовница кинула…Его самого знаете, как обзывали? — обратился Айсон к нейтральным слушателям. — Отребье! Отщепенец! С ним никто знаться не хотел. Под конец его ИМ-6 ващще хотело ликвидировать. Но Бо дожидаться не стал. Он дал драпа. Имитировал повешение. А сам спрятался в секретной клинике, где его усыпили.
— Ой-ой-ой, — впервые растерялся Тверизовский, не зная как себя вести. — Отщепенец …Хе-хе-хе…
— Борис Абрамович, — солидаризируясь с Айсоном, укротил болтуна Загорцев. — Вы, в самом деле, поделикатнее. А что до женщин…У кого из нас с ними проблемы не случались?
— Ладно, ладно, — принял замечание Тверизовский. — Сдаюсь…Да, же-е-енщины! — мечтательно задрал он голову кверху, отвлекаясь от перепалки. — Их, как деликатесы на пиру у Сыкулла, хочется ещё и ещё. До рвоты…Насытился, специальным пёрышком пощекотал пищевод, стошнило — и опять к ней, к родимой нашей бабензии. Я до того по ним соскучился, что аж стишок сочинил.
— Да что вы!? — усомнился Загорцев в романтичности имперского циника.
— Небось, на одну букву два матюга, — подъел приятеля Айсон, квитаясь с ним за давешнее.
— Матюга-а-а! — обиделся Борис Абрамович. — Сами вы — матюга! Равнение на меня!
Он залпом хлебнул зелья из посудинки и принялся декламировать, в такт незатейливым виршам и в подражание великому Кушкину, постукивая чашкой по столу:
Искал я женщину сто лет,
Искал сто синих-синих вёсен,
Без перерыва на обед,
Да заплутал середь трёх сосен.
Искал я женщину всегда,
Самозабвенно, беззаветно,
Но…, также, как меж рук вода,
Она скользила неприметно.
Я проникал в чертог царя,
Ища её, остервенело,
Исколесил полсвета зря,
Вуаль с мечты срывая смело.
Я рыскал и в глуши лесной,
Нырял в безбрежье океана,
И в суматохе городской,
На дне гранёного стакана…
Я не довольствовался малым,
Порой скитаясь по подвалам,
И мартовским котом, бывало,
Вёл бой под красным одеялом.
Я заходил в крестьянский хлев,
…Я щупал даже кур-несушек!
А Бог совал мне старых дев
Или распутных молодушек…
И я поверил, сколь ни странно,
В коварство женского обмана,
В несовершенство бытия,
В несовершенную тебя.
И умер я. Меня уж нет.
Я — демон в небе безмятежном.
И с вышины иных планет
На дев земных взираю нежно.
Мой дух прозрел, устав страдать,
Устав над суетой смеяться:
Любовь — в готовности отдать!
А не в готовности отдаться.
И диким вепрем заревев,
