«Неудобно, — подумал Алексеев. — И душевно неприятно».
Всё складывалось чёрт знает как с самого начала. Безумная новость, которая сорвала его с места, украла от дел и событий; вынужденная поездка, подарок, обернувшийся подвохом; март, до ужаса похожий на февраль. «Лютый», говорят в здешних краях. Вот уж точно что лютый! Обстоятельства сложились в громоздкий кукиш с жёлтым обгрызенным ногтем, и кукиш этот мерещился Алексееву за каждым углом. Скверная пьеса, а ты, братец, — комический простак, волей драматурга затесавшийся в головоломную авантюру. Чужое, не свойственное тебе амплуа, но занавес открылся, дали свет, и хочешь, не хочешь, а играй до самого финала.
Последний раз такое же смущение он испытывал в юности, играя французский водевиль в трех актах. Актёр-любитель, Алексеев скрывал от семьи свой adultère[3] с театром и едва не упал в обморок при всей почтенной публике, когда завитой, расфранченный, он вылетел на сцену с огромным букетом наперевес — и увидел в центральной ложе отца, мать и старую гувернантку, нянчившую его с колыбели. После спектакля гувернантка рыдала на груди у матушки: «Никогда, никогда я не думала, что наш Костя, такой чистый молодой человек, способен публично… Ужасно! Ужасно! Зачем глаза мои видели это?!» Отец же, сдержав гнев, огласил приговор: «Если ты непременно хочешь играть на стороне, то создай себе приличный кружок и репертуар. Но только не играй всякую гадость бог знает с кем!»
— Простите, ради бога, — прервал его воспоминания путеец. — Понимаю, что чрезмерно любопытен, но всё-таки… Сколько вам лет, милостивый государь?
— Тридцать четыре. А что?
— Да ничего, просто спросил. Смотрю на вас всю дорогу и, представляете, не могу в толк взять: каких вы лет, а? Так гляну — вроде молодой человек. Эдак гляну: нет, старше. Улыбнетесь, так и вовсе юноша. Задумаетесь, и опять состарились. Освещение шалит, что ли?
— Я рано начал седеть, — объяснил Алексеев. — В сочетании с темными бровями и усами это даёт своеобразный эффект.
— Выпить не хотите?
— Нет, спасибо.
— Рюмашечку, а? Для здоровья?
— У меня слабое сердце.
— Врачи рекомендуют! Есть у меня знакомый хирург, так он без графинчика не оперирует…
— Мне не рекомендуют, спасибо. И потом, я не хирург.
— А кто же вы?
— Канительщик.
— Ну да, вы говорили. Запамятовал, извиняюсь.
«Зря это я, — подумал Алексеев. — Надо было согласиться. Алкоголь успокаивает нервы».
— Я закурю, если вы не возражаете?
— Разумеется, голубчик! Курите, сколько душе угодно!
