Позади фронта [= Полевая жена] | страница 28

На другой стороне площади в нижнем этаже напрочь разваленного здания Копылов увидал странную вывеску, зазывно поблескивающую свежей краской, «Бар» — прочитал он. В дверях заведения возник половой в черном фраке с блестящими лацканами, с белой салфеткой, небрежно переброшенной через левую руку. Это было и вовсе невиданное зрелище — словно бы и не реальность, а сцена из немого фильма.

Копылов велел Багнюку свернуть в ближний переулок: вдруг в этом баре можно пообедать? На первом этаже в самом деле было частное заведение. Остальные этажи громоздились кверху останками голых стен да щерились паутиной стальной арматуры. В крохотном зальце было тесно, пахло сосисками и кофе. Нашелся и свободный столик. Официант, обметая салфеткой пустой стакан, кинулся навстречу — это оказался тот самый тип в черном, которого Копылов видел у входа.

— Проше, — светлая пролысина в редеющих волосах на короткое время блеснула в склоненной перед Шурочкой макушке поляка.

Пар поднимался от тарелок, на которых остывали пухлые сосиски, от стаканов с чаем и кофе. Всюду были тускло-зеленые фронтовые погоны, чаще офицерские, изредка сержантские. За столиком у стены двое были в американской форме.

Поляк — он хозяин заведения, он и официант — одною улыбкой и прогибом спины умел выразить любые чувства: перед Шурочкой почти готовность расстелиться, Копылову — услужливая вежливость, к Багнюку в замасленной телогрейке — принужденное внимание. Когда он переходил к другим столикам, черная спина его изображала новые оттенки и степени любезности к случайным посетителям бара. Перед американцами он застывал как-то по-особенному почтительно, но вместе с тем сохраняя достоинство, а улыбка на его лице утекала куда-то внутрь. Видимо, его самого несколько ошеломляла выпавшая на его долю миссия установления точных международных отношений. Впрочем, незначительную потерянность он скорее изображал, чем испытывал на самом деле. Пожалуй, ему доставляло наслаждение царствовать в крохотном своем мирке.

Шурочка сняла шинель и повесила на спинку стула. Пока она одергивала на себе гимнастерку, расправляла портупею, взгляды всех мужчин скрестились на ней. Американцы, только что громко говорившие между собой, замолчали.

Все это Копылов подмечал между прочим: он сам был порядком ошарашен — бар с пробоинами в потолке и стенах возник посреди развалин, как видение из незнакомого чужого мира. Одна стена зала была целиком занавешена ковром.