Лужин не удержался и громко расхохотался.
— Ну и мастак же ты брехать, сударь мой! Ты меня прости, конечно, да тут ты переборщил, пожалуй…
— Тебе решать, что — правда, а что — вымысел, — пожал плечами Виктор. — Ты спросил, я ответил. Только так оно и есть…
Убеждать кого-либо в своей правоте он не собирался. Все ж и Селена говорила о том, что нельзя сообщать местным обитателем о том — кто они и откуда. Поручик, правда, случай особый. Тут по-другому никак нельзя, тем более что на его помощь Полозов, сам не зная почему, все же рассчитывал. Поэтому и рассказал, пусть в иносказательной форме, но неглупый человек и от этих слов задумается, а Лужин, похоже, задумался. Ну, да ладно, время покажет…
Лужин, наконец, успокоился, вытер кулаком набежавшие на глаза слезы и, откашлявшись, примирительно сказал:
— Ты меня прости, что я тут ржал, словно жеребец необъезженный, да удержу не было, хоть ты тресни. Кабы еще не одежа ваша, и слушать бы не стал, а так… И что ж — там, в веках будущих, все так рядятся, али нет?
— Да по всякому… Здесь, конечно, непривычно смотрится… Тут вчера двое на телеге проезжали, так они, когда я к ним обратился, креститься начали, да так улепетывали, что я и глазом моргнуть не успел.
— Дак они ж тебя не иначе как за лешего приняли! — вновь захохотал Лужин, показывая на камуфляжный костюм Полозова. — По нашим поверьям — он именно так и наряжается. Я поначалу тож… Ну да ладно!.. Ты мне вот лучше скажи: действительно ли скоро быть большой баталии, в которой мы Карла шведского одолеем?
— Быть, а то как же! Дорогу через Смоленск вы ему закрыли, ему деваться то некуда, вот он через Украину попробует на свою голову. — Полозов усмехнулся и плотоядно потер руки. — Вот тут вы его, родимого, и прищучите… Этак так через полгодика… под Полтавой…
Лужин недоверчиво покачал головой.
— Ох, и складно ты говоришь, сударь. Хотелось бы, что б Господь тебя услышал.
— А что слышать, — пожал плечами Полозов. — Так оно и будет.
— Забожись! — поручик расстегнул кафтан, засунул руку под рубаху и извлек оттуда большой серебряный крест, висевший у него на груди. — Целуй святой крест, тогда поверю!
— Пожалуйста, о чем речь… — Полозов приложился к кресту и размашисто перекрестился. — Все, теперь веришь или еще как поклясться?
Лужин ничего не ответил, а молча уставился в темноту, посасывая давно уже погасшую трубку. Было видно, что сказанное произвело на него большое впечатление, если того не больше — все мировоззрение могло встать с ног на голову. Виктор, если честно, уже и пожалел, что полез в этот разговор, но тут поручик повернулся, посмотрел на него несколько мгновений, а затем, словно не было ничего, сказал:
