Осталась память. Снова и снова воскрешала Любовь Николаевна их редкие разговоры.
– Я никогда не верила, что все это может случиться. Ты ведь не думаешь обо мне плохо?
– Конечно, не думаю. Разве ты можешь быть плохой?
– И как мало у нас времени. Скоро твои разъехавшиеся ученики вернутся, и начнется совсем другая жизнь. К Рождеству станет казаться, что этого лета и не было, что оно просто сон.
– Я не хочу думать о Рождестве.
– А о чем ты хочешь думать?
– О тебе.
– Я буду варить мыло.
Она помнила его смех после этих слов и прикосновение теплых твердых пальцев на своих щеках.
– Мыло?
– Почему нет? Мсье Жиль, француз, который заведует этим делом, говорит, что в ароматах есть целая философия. Ты, например, пахнешь липовым цветом.
– А ты сиренью.
– Сиренью?
Он не объяснил почему, приблизил свое лицо и поцеловал ее податливые губы.
Возвращение в Воздвиженск было тяжелым. Наверное, она бы сошла с ума, если бы не это облако, которое обступало плотно, укрывало надежно.
Забирать Любовь Николаевну с дачи Петр Гордеевич приехал сам. Надеждин к тому времени уже был в Москве. Мужчины разминулись.
– Как ты посвежела, похорошела, душа моя, – довольно заметил муж, рассматривая ее при встрече. – Что это мы раньше про дачи не думали?
Первые дни дома были трудными, разговоры Петра Гордеевича, его участие… Невыносимо. Все раздражало Любовь Николаевну в муже, но она сдерживалась, старалась не показывать этого. А он если и замечал что-то, то не подавал виду. Лишь порой приговаривал: «Ничего, ничего, уляжется».
Началась привычная жизнь с давно заведенным укладом. Новости разносились местными свахами и купчихами быстрее городской газеты. Так Любовь Николаевна узнала, что Павлина Смарагдова в театре больше не играет, уехала.
– Говорят, ей устроили ангажемент в Москве.
– Не в Москве, а в Петербурге, скоро перед императором показывать будут.
– А я слышала, что ее просто выгнали. Помните, летом сорвала спектакли и убежала куда-то? Вот с рук и не сошло.
– Я думаю, ее содержатель бросил. Вы же знаете, актёркам без покровителей нельзя. Наверное, дорого стала обходиться.
Все это обсуждалось приглушенными голосами, ни в коем случае не при Любови Николаевне, но сплетни все равно доходили. И, как ни странно, они ее не трогали. Где-то в глубине души женское тщеславие торжествовало. Любовь Николаевна предпочитала не думать о Москве или Петербурге, склоняясь к тому, что Петр Гордеевич бросил свою любовницу. Все о том говорило. И снова, как летом, ей вдруг стало жаль собственного мужа, которого теперь уже она, надежно укутанная в облако, не могла полюбить никак. Любови Николаевне казалось, что она словно заступила на место исчезнувшей актрисы Павлины и играет роль – роль хорошей жены, втайне тоскуя по Надеждину.
