Конечно, можно было не из жизни. Казалось бы: перед тобой тысячелетняя литература, кладовая историй, распахнутая для всех, — черпай и выгребай оттуда что захочешь… На нашем факультете только тем и занимались, что в любой прочитанной истории выискивали следы других прочитанных историй, — потом делились результатами своих выискиваний, чаще всего успешных… Пересочинить любую из прочитанных историй и попросту ее присвоить — невозбранно: тебя поймут, оценят; тебя, быть может, и одобрят, глядишь, и восхитятся…
Одно меня смущало: неотчетливость границы между эхом, между, скажем так, ауканьем, между воздушным поцелуем, посылаемым поверх веков и языков (точнее будет все же: сквозь века и языки) одним сочинителем другому сочинителю, — и, извините, мародерством… Все, что меня смущало, — мне мешало; так я был тогда устроен. И я задал себе вопрос: что общего у всех без исключения историй, как из жизни, так и из литературы? Ответ мне показался очевидным: нет в мире ни одной истории без предыстории, которая предшествует любой истории. Всякая история венчает собой предысторию и вытекает из нее. Произрастает из нее, как бы я теперь сказал… В истории как таковой все связано, взаимообусловлено, последовательно; в ней есть начало и конец, а предыстория — это случайное и хаотичное нагромождение событий, из которого, по правде говоря, вполне возможно выудить, вылущить и связать любую настоящую историю.
И я начал сочинять предысторию моего героя, громоздить, как мне на ум пойдет, ее события — в надежде выудить когда-нибудь из них, связать из них его историю. Худо-бедно дело шло, но в конце концов я уперся в главную особенность всякой предыстории: она значительно длиннее собственно истории; если история должна иметь начало и конец, то предыстория стремится к бесконечности. Первостепенное умение настоящего писателя в том и состоит, чтобы бесконечную предысторию рассказать предельно сжато, предоставляя собственно истории, на деле, может, и короткой, столько простора, сколько она того потребует. А ненастоящий писатель, то есть писатель неумелый, тонет в предыстории, как в бескрайнем и бездонном болоте, порою так и не добираясь до начала собственно истории, ради которой вроде бы и взялся за перо… Вот и я утонул в предыстории, так и не приступив к тому, чтобы превратить мое небесное облачко в героя. И оно меня покинуло, испарилось, вернулось к себе на небо. Желание писать у меня пропало. Ряд своих соображений о соотношении историй с их предысториями я предложил в качестве темы своей курсовой работы. Обосновать ее на факультете мне не удалось, и мне было отказано…
